Так мы и поступили; через несколько минут она позвала нас. Мы встали и вернулись в комнату: жрецы уже были там; сняв защитные костюмы, они тяжело отдувались и втирали в глаза мазь; ни глыбы железной руды, ни моего ножа не было видно. Затем она приказала им положить на носилки и унести слиток золотистого металла. Они повиновались; мы заметили, что при всем своем крепком сложении оба жреца покряхтывали под его тяжестью.
— Каким образом ты, женщина, — спросил Лео, — могла поднять то, что тяжело для двоих мужчин?
— Та сила, которую ты называешь Огнем, — ответила она, — обладает свойством облегчать, пусть на короткое время, всякий предмет, подвергаемый ее воздействию. Иначе как бы я, хрупкая женщина, могла поднять золотой слиток?
— Понятно, — ответил Лео. — Теперь понятно.
На том дело и кончилось. Слиток был убран в каменный колодец с железным люком, и мы вернулись в покои Айши.
— Стало быть, ты можешь обладать всеми богатствами, как и всем могуществом, — сказал Лео. Я, однако, помалкивал, помня ужасную угрозу Айши.
— Как видишь, — ответила она утомленно. — Эту великую тайну я раскрыла еще много веков назад, хотя до вашего прихода ни разу ею не пользовалась. Холли с присущим ему упрямством думает, что это колдовство, но я говорю тебе, Холли, что тут нет никакого колдовства — есть только приобретенное мною знание.
— Конечно, — сказал Лео, — если подходить с правильной точки зрения, с твоей точки зрения, все это просто… — Он хотел, видимо, добавить «надувательство», но не добавил, потому что это повлекло бы за собой долгие объяснения. — Но, Айша, — продолжал он, — подумала ли ты, что это твое изобретение может разрушить мир?
— Лео, — ответила она, — получается, что бы я ни сделала, этот мир, который ты так нежно любишь — а ведь тебе следовало бы сосредоточить всю любовь на мне, — все равно будет разрушен.
Я улыбнулся, но тут же спохватился и хмуро поглядел на Лео, затем, опасаясь, что и это может вызвать ее гнев, постарался принять как можно более безучастный вид.
— В таком случае, — продолжала она, — пусть мир будет разрушен. Но что ты имел в виду? Прости, мой повелитель, я так тупа, что не могу следовать за стремительным полетом твоей мысли, ведь я провела много лет в одиночестве, не общаясь с более высокими или хотя бы равными мне умами.
— Тебе угодно издеваться надо мной, — запальчиво сказал Лео. — Для этого не требуется особой смелости.
Айша окинула его яростным взглядом, и я отвернулся к двери. Но Лео без малейшего страха сложил руки на груди и посмотрел прямо в глаза ей. Несколько мгновений Айша оглядывала его, затем сказала:
— Моя любовь к тебе, Лео, предопределена самой судьбой, хоть ты этого и не знаешь, но есть и еще одна причина, почему я люблю тебя так безумно; ты единственный, кто меня не боится. Не то что Холли: после того как я пригрозила превратить его кости в золото, а я не шутила, — она рассмеялась, — он весь дрожит, лишь заслышит мои шаги, и съеживается, даже если я смотрю на него ласково-ласково.
О мой господин! Как же ты добр ко мне, с каким терпением переносишь мои женские прихоти и слабости! — Она протянула руки, как будто хотела обнять его. Но сразу же опомнилась и с легкой дрожью, более, может быть, выразительной, чем самый трагический жест, показала на диван, приглашая его сесть. Когда он сел, она придвинула к его ногам скамеечку, примостилась на ней и подняла на него внимательные глаза, словно ребенок, ожидающий сказки.
— Твои доводы, Лео, приведи мне твои доводы. Не сомневаюсь, что они у тебя веские, и, уверяю тебя, я их тщательно обдумаю.
— Я буду краток, — ответил он. — Мир — ты знаешь это еще со времен твоих… — Он недоговорил.
— Моих ранних скитаний, — закончила она за него.
— Да, твоих ранних скитаний… Мир превратил золото в эталон богатства. На этом основаны все цивилизации. Если ты произведешь золото в слишком большом количестве, ты подорвешь эту основу. Все кредитные операции прекратятся, и для удовлетворения своих нужд люди, как их дикие предки, вынуждены будут прибегать к натуральному обмену, как это делается у вас в Калуне.
— Почему бы и нет? — спросила она. — Это было бы проще и вернуло бы их к тем временам, когда они были чище и добрее и не знали ни роскоши, ни алчности.
— И проламывали друг дружке черепа каменными топорами.
— Зато теперь они пронзают друг другу сердца стальными клинками и теми свинцовыми штучками, о которых ты мне рассказывал. О Лео! Когда народы будут разорены, а их золотой кумир повержен, когда ростовщики и толстобрюхие купцы с ужасом увидят, что их сокровища обратились в горстки праха, когда я разорю все мировые биржи и буду хохотать над развалинами богатейших рынков, — не тогда ли наконец будут оценены по достоинству истинные добродетели?