Она остановилась на миг; ее тонко вырезанные ноздри трепетали, лицо было озарено провидением грядущего великолепия, и вдруг ее взгляд со стремительностью ласточки скользнул к золотой диадеме, что лежала рядом с волосами мертвой Атене.
Она нагнулась, подобрала ее и, подойдя к Лео, подняла высоко над его головой. Затем медленно опустила сверкающий венец на его голову. И заговорила своим звучным, в необыкновенно богатых переливах, голосом. Слова ее звучали, словно триумфальный пеан.
— Увенчав тебя этим убогим земным символом, я провозглашаю тебя Царем всего Мира; этот золотой круг сосредоточивает в себе всю власть. Будь же Царем Мира — и моим властителем!
Она приподняла венец, вновь его опустила и вновь заговорила, вернее, запела:
— Вместе с этим золотым кругом, подобным в своей непрерывности самой вечности, я дарю тебе бесчисленные дни жизни. Живи, покуда живет мир, и будь его — и моим — властителем!
В третий раз венец коснулся его чела.
— Вместе с этим золотым кругом я дарю тебе бесценное чистое золото Мудрости: этот талисман откроет перед тобой все тайные тропы Природы. По этим удивительным тропам ты пройдешь вместе со мной гордым победителем, покуда с самой высокой своей вершины она не вознесет нас на наш бессмертный трон, который опирается на две колонны — Жизнь и Смерть.
Айша отшвырнула диадему, и по какой-то необъяснимой случайности она упала на грудь мертвой Атене.
— Доволен ли ты всеми этими дарами, мой повелитель? — вскричала она.
Но Лео печально поглядел на нее и покачал головой.
— Чего же еще ты хочешь? Скажи, и — клянусь — я исполню любое твое желание.
— Ты поклялась, но сдержишь ли ты клятву?
— Да, клянусь своей жизнью, своей жизнью и той Силой, что взрастила меня! Я сделаю все, что я могу; и если я нарушу эту свою клятву, пусть меня постигнет такая кара, которая удовлетворит даже наблюдающую за нами душу Атене!
Я слышал все это, должно быть, слышал и Шаман: в его глазах опять появилась застывшая усмешка.
— Я не прошу у тебя невозможного. Я прошу у тебя тебя самое — не когда-нибудь в отдаленном будущем, когда я омоюсь в таинственном огне, а прямо сейчас, сегодня вечером.
Она отпрянула в замешательстве.
— Конечно, — медленно проговорила она, — я подобна тому глупому мудрецу, который вышел из дому, чтобы прочитать судьбы народов по звездам, и провалился в яму, выкопанную беспечными детишками, сломал себе кости и погиб. Перед тобой открылись такие великие возможности: взбираясь с одной сверкающей вершины на другую, ты можешь достичь свода небес, но ты продолжаешь цепляться за свою родную землю и просишь лишь обычной женской любви, я могла предполагать все что угодно, но не это.
О Лео! Я думала, что твоя душа устремлена к более возвышенным целям, что ты будешь молить меня о безграничном могуществе, о необъятных владениях, я готова была взломать для тебя врата самого Ада, как вот эти окованные двери, и вывести тебя оттуда, как Орфей — Эвридику, либо возвести тебя на трон среди огней самого дальнего солнца, чтобы ты мог взирать с высоты на подвластные ему миры в их вековечной игре.
Я думала, ты потребуешь, чтобы я открыла тебе то, о чем умалчивают все женщины — горькую правду во всей наготе: все свои грехи и печали, все изменчивые причуды моей ветреной фантазии, даже то, чего ты не знаешь и, возможно, никогда не узнаешь: кто я и откуда пришла в этот мир, и как я представлялась твоим очарованным глазам то уродливой, то прекрасной, и какова цель моей к тебе любви, и каково тайное значение рассказа о разгневанной богине, которая если и существовала, то лишь во сне.
Я думала… неважно, что я думала… Ты совсем не такой, каким я тебя воображала, мой Лео; в это великое мгновение я могла бы раскрыть для тебя мистические врата, чтоб ты вошел в них вместе со мной и постиг сокровенное сердце всего сущего там, в божественном чертоге. Но ты обращаешь ко мне ту же мольбу, которую шепчут все люди под безмолвной луной, во дворце и в хижине, среди снегов и пылающей пустыни. «О моя любовь! Подари мне поцелуй, подари поцелуй. О моя любовь! Отдайся мне вся целиком под луной, под луной!»
Лео! Я была лучшего, более высокого о тебе мнения.