Час настал, женщина, и я выполняю твою просьбу, не потому, что уступаю тебе, но потому, что такова моя собственная воля. Я все же человек, а не богиня, поэтому ничего не могу поведать тебе о самом начале. Не знаю, почему судьба связала нас троих одним узлом; не знаю, что уготовано нам в самом верху лестницы перевоплощений, по бесчисленным ступеням которой мы карабкаемся в таких муках и страданиях, а если и знаю, лишена возможности сказать. Итак, я начинаю свой рассказ с того времени, которое сохранилось в моей памяти.
Хесеа замолчала, и мы увидели, что она вся дрожит в невероятном напряжении воли.
— Оглянитесь, — вскричала она, широко разбрасывая руки. Мы обернулись и сперва не увидели ничего, кроме высокой завесы огня, верхняя кромка которой под натиском ветра загибалась, словно гребень океанской волны. По мере того как мы приглядывались к алой завесе, этому чудовищному светильнику, созданному самой Природой, в ее глубинах, как в магическом кристалле провидца, вырисовывалась все более отчетливая картина.
Среди песков, омываемый широкой, окаймленной пальмами рекой, — храм; по его двору, обнесенному кругом колоннами, шествуют жрецы с развевающимися знаменами. Но вот двор пустеет: я даже вижу, как по нему скользит тень соколиных крыльев, так хорошо заметная в ярких лучах солнца. Через южные портальные ворота входит бритоголовый, босоногий человек в белом жреческом облачении; он медленно направляется к раскрашенной гранитной святыне: там, среди цветущих лотосов, восседает статуя женщины в двойной египетской короне; в руке у нее священный систр. Внезапно, как будто заслышав какой-то шум, человек останавливается, смотрит на нас; клянусь Небесами, его лицо, как две капли воды, походит на лицо Лео Винси, только помоложе, и на лицо Калликрата, чье набальзамированное тело мы видели в пещерах Кора.
— Смотри, смотри! — выдохнул Лео, хватая меня за руку, но я только кивнул головой.
Человек идет дальше; преклонив колена перед богиней в храме, обнимает ее ноги и молится. Распахиваются ворота, и в святыню вступает процессия во главе с закутанной в покрывало утонченного вида женщиной; она возлагает приношения на столик и опускается на колени перед статуей. Исполнив свой священный долг, она поворачивается и, уходя, прикасается к руке наблюдающего за ней жреца, который после недолгих колебаний следует за ней.
Вся процессия скрывается за воротами, только женщина задерживается в тени колонны — она что-то шепчет жрецу, указывая на реку и лежащую на юге равнину. Он в явном смятении, неуверенно возражает; она же, быстро оглядевшись, сбрасывает с лица покрывало и тянется к нему — их губы встречаются.
Убегая, она взглядывает в нашу сторону: это вылитая Атене; в ее темных волосах — золотой урей, знак принадлежности к царскому роду. Она смотрит на бритоголового жреца, торжествующе смеется, показывает на заходящее солнце, на реку и исчезает.
В ответ на этот смех, донесшийся до нас из глубины веков, слышится торжествующий смех Атене, она громко кричит старому Шаману:
— Верно подсказывали мне мое сердце и ты. Я покорила его сердце тогда.
Но холодный, точно лед, голос Хесеа остудил ее радость:
— Замолчи, женщина; сейчас ты увидишь, как ты его потеряла тогда.
Сцена меняется; на ложе дремлет прекрасная женщина. Она вздрагивает: по-видимому, ей снится ужасный сон, а над ней склоняется тень с теми же эмблемами на одежде, что и у богини в храме, с шапочкой в виде стервятника, тень что-то шепчет ей на ухо. Женщина просыпается, оглядывается: это вылитая Айша, такая, какой мы ее видели в пещерах Кора, когда она впервые открыла свое лицо.
Горький вздох вырвался у нас с Лео: мы не могли проронить ни слова, вновь любуясь ее красотой.
Она засыпает, и над ней опять склоняется страшная тень и что-то шепчет ей на ухо. Куда-то показывает — дали разверзаются. Ладья среди бушующего моря, и в этой ладье сплелись в объятиях жрец и женщина с царственным обликом, а над ними, как символ возмездия, реет голошеий, с взъерошенным опереньем сокол — точно такой же, как на шапочке богини.
Картина стирается с полотна; теперь огненная завеса так же пуста, как и полуденное небо. Затем возникают новые видения. Хорошо нам памятная большая пещера с гладкими стенами и усыпанным песком полом. На песке — мертвое тело того самого жреца, но уже не с бритой головой, а золотокудрого; его остекленевшие глаза устремлены вверх, белая кожа — вся в кровавых потеках; над ним стоят две женщины. У одной в руках дротик; облачена она лишь в длинные, до пят волосы; она несказанно прекрасна. Другая — в темной накидке; она гневно размахивает руками и, подняв глаза, как будто призывает проклятие Неба на соперницу. Одна — та самая женщина, которой тень что-то нашептывала на ухо; другая — царственная египтянка, которая целовала жреца возле портальных ворот.