Она села на диван рядом с Сашкой, прижала его к себе и заплакала. В отличие от младшей сестры, которая тенью лежала в другой комнате, она умела плакать. Ей было легче. Сашка выбрался из-под ее руки, пошел на кухню, достал из портфеля Книгу, открыл. Уверенной рукой, плавными буквами, напоминающими арабскую вязь, на первой странице было выведено:
Эскитес Ас эс Офа о оро Гардс,
Эл-Лиа салс эс Ома и, Ома ор,
И сае, эно Алатель абигар,
па Меру-Лиа эс би наивар Гор,
па Меру-Лиа эс би эсала Сет,
па Вана эска эс би кей т Эл-Айран,
па Эл-Лиа эйтен эска эс би хнет,
ба эй баэска эс би хнет асэс Ан.
4.
Казанский вокзал встретил Сашку утренней пустотой и легким морозцем. Он спустился в подземный переход, окунулся в толчею метро, от которой успел отвыкнуть, и через час открыл дверь квартиры. В коридоре стояли незнакомые люди. Сашка вздохнул и, чувствуя, что тяжесть вновь начинает тянуть к земле, вошел в комнату.
Против ожидания все закончилось быстро. Женщина в гробу, который стоял посередине показавшейся чужой квартиры, показалась незнакомой. В уголках рта ее спокойного и даже как будто удивленного лица таилась боль. Сашка обнял бросившуюся к нему зареванную и осунувшуюся тетку, кивнул мелькнувшим знакомым лицам, взял стул и сел рядом. Но его как будто ждали. Затолкались плечами в дверях мужики с материной работы. Внизу у подъезда заурчал ритуальный желто-черный пазик. Возвысили голоса то ли искренние, то ли нанятые плакальщицы. Гроб проворно подняли, вынесли, постояли у подъезда, задвинули в недра автобуса, доехали до кладбища, накрыли крышкой, забили и опустили в черную землю, выковырнутую из-под снега. И Сашка, который против воли исполнял какую-то роль в отлаженном действе, ощущал себя лишним. Словно то, что должен был чувствовать при этом, пережил еще в поезде. Только когда над гробом занесли крышку, и тень упала на и так затененное отсутствием жизни лицо, он вздрогнул. Показалось, что мать падает в пропасть. Падает, тянет к нему руку, а он не может двинуться с места. Он повел плечами, оглянулся.
- Сашка! - тетка стряхнула с ладоней крошки холодной земли, обняла его, прижалась, уткнулась носом в солдатскую шинель. - Сашка! Что ж теперь делать-то?
- Тетя Маша, как же так? - спросил Сашка.
Мартовский ветер был морозным и влажным одновременно. Он ощутимо обжигал затылок. Начинало ломить в висках, но Сашка не решался надеть шапку и только потирал уши замерзшими пальцами.
- Холодно, поди? - нахлобучила ему на голову шапку тетка. - Поехали. Вот так вот, Саша. Вот так вот.
- Как же так? - стараясь не поскользнуться на обледеневшей тропинке, продолжал Сашка. - Почему? Ведь все же было хорошо!
- Значит, не было, - вздохнула тетка. - Да, Сашенька. Дядя к тебе приехал.
- Какой дядя? - удивился Сашка.
- Да вот, - она кивнула на медленно идущего впереди них седого сутуловатого мужчину. - Илья Степанович, почитай двоюродный брат твоего отца.
- У отца не было брата, - не согласился Сашка.
- Выходит, что был, - вздохнула тетка. - Он ко мне в деревню приехал. Постучал. Смотрю, приличный мужик вроде. Спросил, здесь ли Арбановы живут. Я говорю, что жили раньше, а вот уже как пятнадцать лет назад переехали в город. Оставили, значит, одинокую свояченицу за домом присматривать. А я, говорит, Илья Степанович Иванов, двоюродный брат Николая Дмитриевича Арбанова. Ну, я его и пустила. Сели, поговорили. Он документ показал. Паспорт. Рассказал, что в детстве бывал в этом доме. Что деда твоего помнит. Даже показал, как можно во дворе дверь с улицы открыть! На фотографиях старых назвал, как кого зовут. Все помнит. Пацаном в деревне нашей бывал, оказывается. Ну, я тащу его с собой на почту, звоню твоей матери на работу, говорю, что Колин брат нашелся. Она сначала удивилась, какой брат, спросила, а потом, наверное, вспомнила, потому что у нее дыхание перехватило. Мне потом с работы ее рассказывали, - тетка плавно перешла на всхлипывающий тон, - что она как сидела, так и повалилась с этим телефоном в руке на пол. Они там уже и скорую, и все. Бесполезно. Сердце не выдержало! Видишь, как получается? - тетка уже привычно скривила лицо, прижала к глазам мокрый платок. - Человек к нам с радостью ехал, а у нас-то горе!
Словно услышав, что говорят о нем, Илья Степанович обернулся, склонил голову, прижал ладонь к груди, поймал цепкими стариковскими глазами Сашкин растерянный взгляд и так же неторопливо пошел дальше. Сашка смотрел на его плавно покачивающуюся спину, слушал бессвязные теткины причитания и думал, что все могло быть причиной этой нелепой смерти, но только не предстоящая встреча с неожиданно объявившимся родственником. Скорее совпало сразу многое: и не до конца изжитая тяжесть потери Сашкиного отца, и неожиданный отказ сына поступать в институт, и его полугодовое отсутствие, и просто одиночество, и какое-то временное недомогание. Сашка перебрал в голове эти и еще какие-то возможные причины происшедшего и неожиданно подумал об очевидном. Ничто не объясняло внезапного ухода мамы.
- Ну, - тетка вздохнула, поправила на голове платок. - Сашенька, куда ты сейчас? Домой? Поехали ко мне. Полежишь, отдохнешь, поплачешь. Поехали? Вот Илья Степанович довезет нас.
Дядя стоял возле старой "Волги" и печально ждал окончания разговора. Сашка посмотрел на машину, на тетку, оглянулся туда, где на глубине полутора метров осталось то, что совсем недавно было его матерью, и покачал головой.
- Нет, тетя Маша. Я домой. Я завтра с утра к вам приеду. Мне домой сейчас надо. Хорошо?
- Так мы подвезем тебя! Саша!
- Не надо! - крикнул Сашка и запрыгнул в подошедший автобус. - До свидания!
5.
Дорога уходила вниз по склону и исчезала в чаще. С высоты лес казался обычным, но внимательного наблюдателя поразил бы величиной деревьев. Дорога, на которой в былые времена, без сомнения, могли разъехаться две повозки, превращалась на краю леса в узкую ленту. Но даже сверху были различимы чудовищные, в несколько обхватов, стволы. Лес подступал к началу склона и продолжался до горизонта. Далеко впереди над зеленым маревом угадывались массивы остроконечных гор, если только это не были тяжелые облака. Склон ощетинивался сухой травой, обильно усыпанной колючками. Да и сама дорога была всего лишь аккуратно расчищенной от скудного грунта и отшлифованной временем, ногами и колесами поверхностью горы. Серым и безжизненным камнем. Дорога лежала в ложбине, и стоя на ней, нельзя было увидеть границы склона. Чем дальше в гору, тем больше дорожное русло напоминало ущелье, которое на некотором отдалении превращалось в узкую щель. Она вертикальной линией прорезала надвое нависшую над путником каменную громаду и слепила лучами восходящего светила. И ни звука не раздавалось вокруг. Кроме слабого журчанья придорожного ручейка, гаснущего в валунах и колючках.