Нет, так не пойдет, — думал он, — да где же она? И понял, что даже не знает, где искать. Поскольку выбор был более, чем щедрым. Несмотря на скромную церквушку, кладбище было огромным и простиралось далеко и вглубь, и в сторону. Повсюду, насколько хватало глаз, оно бугрилось каменными, испещренными пятнами мха, плитами. И поскольку он то и дело терзал себя вопросами, на которые лишь изредка находил ответ, — а они копились и хранились в его голове, оставаясь нерешенными, — вот и теперь он подумал, что делать, если, положим, ему повстречается женщина и посетует, мол, такой молодой, а уже калека, потерял ногу; а что, если, и правда, его увидит главная деревенская сплетница; и, допустим, узнает его; но наверняка, в любом случае, обрадуется, что будет о чем посплетничать с соседями — о чужом юноше с кривой деревянной ногой, который бродит один по кладбищу и все ищет чью-то могилу.
Он представил, как расхохоталась бы Роза, застав его, как обычно, в сомнениях, витающим в облаках, как в тот день, когда — вот тебе раз — прозевал снайпера.
В самом деле, думал он, петляя между могилами, если бы не весь этот путь через войну, под пулями, через одну страну, через другую, пока не добрался до дома, то сейчас, не раздумывая, ушел бы прочь. Но лишь только вошел в калитку, роза нежно коснулась его щеки, и он робко пошел искать среди роз свою Розу — там, где, полагал он, светлее всего в ясный погожий день, где теплее всего в полдень, когда солнце стоит высоко, ведь сама она была такой теплой; и где выросли новые памятники, и, конечно, из местного камня, поскольку — думал он — у Джеймса как пить дать не получилось найти мрамор для той, которую, вот до этой самой минуты, немыслимо было вообразить под глыбой — пищей для червей, — где до сих пор растут ее рыжие, ее восхитительные пряди, в которых черви, словно в земляной утробе, устроили себе сырое влажное гнездо.
Что ж, значит, лучшие дни позади, думал он, убирая с лица ветку шиповника — роза качнулась, прыснула ему в глаза росой. Он раздвинул листья низких карликовых деревьев, нашел под ними мраморную плиту. «София», — прочитал он. И всё — ни годов жизни, ни фамилии. Поискав тростью, обнаружил рядом в траве гнездо. Оно было заботливо устроено под покровом плотных глянцевых листьев — темных, как хвоя кипарисов, как взгляд его карих глаз в просветах бледных матовых роз. Перехватив в другую руку трость, отпустил ветку — роза затрепетала, ударила его по лбу. Он наклонился, придерживая над головой листву, осторожно опустил руку в траву, дотронулся до холодноватой синей, как лунный свет, скорлупы. Яйца оказались тухлыми.
Он вытер руки. В кармане что-то зашелестело. Он вспомнил про телеграмму. «Явиться в Реабилитационный Военный центр Гейтейкес Эмманфорд 12 июня к 20:00».
Было уже тринадцатое[2].
Ну, не расстреляют же они человека за то, что тот не явился, не прикажут платить за новехонькую конечность, что, верно, ждет его, как полагается, в коробке — пронумерованная болванка.
ЭНИС — стояло в конце телеграммы. И рядом еще непонятные буквы.
Мода на аббревиатуры переживала в лагере настоящий расцвет. Каждый заключенный расписывал свою койку буквами. Чтобы издалека было видно, что он преподает. Вроде ИТ, — Иннер темпл[3], там Марплз, быть может, прямо сейчас все еще читает Римское право. Так было задумано, чтобы время в плену не стояло на месте, заставить стрелки часов идти вперед. А он, болван, вернулся и повернул их назад лишь ради того, чтобы воочию увидеть эти розы, которые пробились между минутами и часами и так крепко сплелись в единый узор, что стрелки часов застряли в них, встали на месте.
Мысли его блуждали. А ведь ему повезло, что у него есть работа — удивительно, как ему умудрились сохранить должность. И те, кто еще там, отдали бы полмира, лишь бы оказаться на его месте. Они бы тут не раскисли, не стали бы швырять на ветер деньги ради путешествия в прошлое. И потом, вопрос с карточками. Как быть? Все, что у него есть, это костюм, который на нем, да и то потому, что он купил его когда-то давно, а портной не успел доставить, сохранил до его возвращения. Остальное все как в воду кануло. Ну вот, он совсем заблудился на этом чертовом кладбище. Да где же она? Роза, любимая, из-за которой он приехал в такую даль. Зачем она умерла? Как это понять? Наверное, лучше бы его совсем убили, думал он, врезали бы из чего-нибудь потяжелее снайперской винтовки. Розе бы все равно не узнать, ведь она умерла приблизительно в те же дни, ровно на той же неделе. Господи, упокой ее душу, — к глазам его подступили слезы, — пусть там ей будет хорошо, и она обретет покой.
2
13 июня 1944 на Лондон была сброшена первая немецкая «летающая бомба», Фау-1. Налеты длились до сентября 1944 г.