Кольценосец, словив новый приступ бодрости, как горный козел, перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, шустро перемещался к светящемуся на фоне темной скалы пятну проходной.
— Федор! — совершенно забыв про хмыря. Сеня бросился вслед за своим в очередной раз офонаревшим приятелем.
Тот, не обращая внимания на окрики, бегом преодолел последние ступеньки, отделявшие его от будочки вахтера, и, одним махом перемахнув турникет, скрылся внутри.
Сеня, без колебаний проследовав за своим боссом, отпихнул в сторону заспанного вахтера, надсадно дудевшего в свой свисток, и, с разбегу напоровшись на турникет, грузно перевалился через него.
Оказавшись в огромном заводском цеху, он закашлялся от клубившегося внутри помещения едкого пара, который заволакивал все пространство перед глазами, Все еще пытаясь прочистить глаза от хлынувших в три-четыре ручья слез, он завопил что было сил:
— Федор! — и тут же снова закашлялся, заглотнув приличную порцию ядовитых испарений.
Прямо по курсу в едкой мгле полыхала исполинская топка, отсветы от которой освещали все это, прямо скажем, небогатое источниками света помещение. Когда наконец карапузу удалось слегка адаптироваться в новых условиях существования, он разглядел-таки невысокий силуэт на фоне яркого пятна:
— Сеня, я тут!
Федор материализовался возле огромного чана с кипящим металлом, зачарованно вглядываясь в «жаркую» картинку. Стоя на самом краю, он словно боялся сделать шаг… назад. Но похоже, «народные массы» этого от него и не требовали — испарения, поднимавшиеся кверху, были не только ядовиты, но и весьма токсичны — во всяком случае, в речах Сени не было ни намека на разум:
— Прыгай! Михалыч, прыгай! Прыгай в огонь! Чего ты ждешь?
Федор, судорожно сжимавший в кулаке заветное колечко, заоглядывался по сторонам, словно боялся, что его и вправду столкнут вниз, и не зря — его приятель, кажется, настроился достаточно решительно, медленно приближаясь к своему другу:
— Прыгай, Марат Казей тебе в ребро! Прыгай, и кино сразу закончится! А дальше — я те говорю: I'll be back, всенародная любовь и кресло губернатора Калифорнии.
Кольценосец явно впал в прострацию — принятие решений никогда не было его коньком. Федор то впадал в приступ пионерского геройствования, картинно вытягивая руку с кольцом над полыхающей жаром бездной, то, словно выпадая из этого героического транса, жалобно оглядывался на подступающего к нему Сеню и снова на змеившиеся внизу потоки раскаленного металла.
Такой паритет наблюдался еще в течение некоторого времени, покуда Федор не сосредоточился целиком и полностью на болтавшемся перед глазами колечком. Как на сеансе у гипнотизера, он сначала рассматривал отблески пламени в тусклом металле, а потом, словно растворившись в этом недобром свечении, выпал из реального мира.
Во взгляде его появились небывалые уверенность и твердость, и, решительно обернувшись навстречу почти вплотную приблизившемуся Сене, он заявил:
— С мягким знаком! — и, презрительно улыбаясь, одним рывком сорвал кольцо с цепочки и воткнул в него свой указательный палец.
Сеня даже не сразу поверил в произошедшее: отступив на шаг, он споткнулся о какую-то заготовку, валявшуюся под ногами на грязном цеховом полу, и полушепотом произнес: «Нет. Ты че творишь!?»
Психологический удар по его неокрепшему сознанию практически тут же был подкреплен неплохим физическим воздействием — это подкравшийся к карапузу Голый врезал подростку гаечным ключом по затылку.
Ни карапузы, ни их бывший проводник в пылу своих «страстищ» не слышали, как завелась фабричная сирена — похоже, вахтеру удалось навести шухер по поводу вторгшихся на сверхсекретную территорию неопознанных личностей.
Как ни странно, куда больше учиненная тревога стала заметна для двух команд, самозабвенно пинавших друг друга в лучах мощного прожектора. Именно этот самый прожектор внезапно перестал «светить в харю», повернув свое «око» куда-то к подножью соседней горы, из которой торчали многочисленные заводские трубы, настойчиво коптившие небо.
Словно потеряв свой единственный ориентир, последние уцелевшие самолеты из практически разгромленной эскадрильи люфтваффе тут же развернулись в сторону своего тылового аэродрома и бросились наутек.
Впрочем, их трусливое отступление особых волнений ни в рядах урок, ни в рядах рохляндо-гондурасцев не вызвало — бьющимся командам было не до воздушной обстановки: только поднимешь голову вверх, как тут же ее и лишишься.
Агроном, вполне преуспевший на своем левом фланге атаки, трудился без устали — руки, ноги и прочие части тел его оппонентов с завидным постоянством и удивительной легкостью покидали своих хозяев. Джеддайская сабель сурово жужжала в ожидании новых жертв и радостно звенела, отмечая вступление очередного урки в ряды бесплатных пользователей общественного транспорта.
Очередное варварство Агронома переполнило чашу терпения урочьего командования, которому форвард противника уже давно и порядком портил настроение.
Единственной задачей выпущенного ими на замену костолома было выключить из игры слишком уж прыткого соперника. Словно не замечая остальных игроков, гориллообразный урка двинулся через все поле навстречу обладателю джеддайского артефакта.
Агроном тем временем являл миру чудеса техники — ловкими финтами уходя от своих оппонентов, он с легкостью оставлял в дураках всякого, кто рискнул приблизиться к нему ближе, чем на несколько шагов. Выполняя очередной «бразильский трюк», бомж внезапно получил страшной силы удар по ногам — упав на землю, он принялся истошно вопить, стараясь привлечь внимание к явному нарушению правил, но единственным отреагировавшим на его богатую лексику и мимику персонажем оказался ухмыляющийся костолом, собственноножно и произведший этот чудовищный подкат сзади.
Вмиг забыв о прелестях симуляции, почерпнутых из португальских учебников по футболу, Агроном подскочил на ноги, намереваясь отомстить обидчику аналогичным способом, но костолом, кажется, был куда как меньше обременен в выборе приемов и потому попросту засветил бомжу, никак не ожидавшему столь неспортивных приемов, носком бутсы промеж ног.
Взопив от всамделишной и весьма неслабой боли в особо нежных частях собственного тела, Агроном вторично повалился наземь и принялся кататься по газону в муках адовых…
Сеня, аналогично своему далекому другу, пребывавший в горизонтальном относительно поверхности планеты положении, не вопил и не катался по земле, как минимум, потому что не обладал достаточной для этого функцией мозга, поскольку пребывал в малосознательном состоянии. Постепенно возвращавшиеся под его черепушку способности видеть, слышать, осязать и обонять все еще порядком конфликтовали между собой, по-видимому, в борьбе за тепленькие места во вновь обживаемом помещении, а потому окружающий мир представал перед ним в виде творчества кукольного отделения «Союзмультфильма». Непонятные упыри с чертами реально знакомых ему персонажей производили нелогичные действия в наспех сделанных интерьерах.
Вот кто-то, слегка напоминающий Голого, набросился на пустоту подле самого края домны. Вот, к вящему удивлению карапуза, хмырь повис в воздухе, настойчиво молотя тощими кулаками пространство под собой и уворачиваясь от непонятной опасности, по-видимому, исходившей от той же самой дыры под ним.
«Чапаев и пустота», — почему-то подумал Сеня, а нос хмыря тем временем расплющился сам собой — похоже было, что нематериальное «нечто» под упырем и вправду представляло определенный вред для здоровья.
Вопрос, куда делся Федор, так и не всплыл у порядком «трахнутого» по голове карапуза, до тех пор, покуда грязный и окровавленный хмырь, болтающийся на некоторой высоте над землей, не зафиксировал собственные челюсти на чем-то, по-видимому, весьма податливом. Поначалу в воздухе проступила кровь, а когда Голый махнул башкой, срывая зубами невидимую фичу, оказалось, что этот самый «Чапаев» оседлал вовсе не пустоту, а до сих пор «прикинутого» кольцом Федора.
Упав на колени, карапуз тряс окровавленным обрубком пальца, оглашая окрестности диким ревом, а упырь, наконец-то получивший в свое полное распоряжение заветную «прелесть», принялся «проводить торжественные мероприятия».