Наклонившись к воде, Шмыга почесал затылок, придал лицу осмысленное выражение, откашлялся и начал тонким голоском:
— Что ж не идешь ложиться ты, мой друг? То-бы горылки двух стаканив мало?
И тут же продолжил, скривив другую рожицу и забасив:
— Молилась ли ты на ночь, Дездемона? Я что-то с двух стаканов не пойму… Откуда этот блеск лица? Обратно сало тайно жрала?
Снова вернувшись к «светлому образу», он принялся отвечать на вопросы:
— Да. Да. Молилась. Где-то в полвосьмого. И час назад… обратно салом задуплилась. Дуплиться салом… Это важно!
Отступив на шаг назад. Голый снова с напускной решимостью заявил:
— Вот это зря. Вот это не поможет. Я все уже решил. Тебе пришел конец.
По правде говоря, женская роль удавалась ему куда лучше:
— Ты шо, мне сала пожалел? Но отчего же? Гы не смотри, что я с лица не очень. Зато внутре я — лучший кандидат!
Напустив в сцену трагизма, Голый принял картинную позу и стал яростно выкрикивать обвинения:
— Платок! Родное сердце, где платок мой?
— Який такий платок? — удивлялась баба.
А дальше начинался «полный МХАТ» с заламыванием рук, пафосом и истерикой на сцене:
— Ты что, ты что — забыла? Оранжевый такой, на бошку привязать…
Снова вживаясь в женскую роль, Голый старательно изображал деревенскую дурочку:
— Ну, трохи вспоминаю, что-то было… но не конкретно. Под тем платочком, мозги мне отшибло… И больше я не помню ничего!
И опять принимался оскорблено вопить:
— Колись, куда платочек мой девала! Я знаю все. Подумай о грехах!
Оскорбленная дамочка в исполнении Голого тянула на Ленинскую премию в области искусства:
— Да, боже ж мой, один мой грех — любовь к народу. С оранжевым платочком на башке… с народом мы стояли на майдане! А вот тебя там… что-то не прыпомню…
Увлекшийся лицедействованием хмырь не заметил, что своими «виршами» разбудил зело недоброжелательного к собственной персоне Сеню. Карапуз не стал долго прислушиваться к подвываниям хмыря и решил вопрос попросту, по-пацански. Подкравшись со спины, зарядил ничего не подозревающему Голому в ухо:
— Ух, ты, контра!
И тут же, не дожидаясь, пока противник очухается, набросился на поверженного врага и продолжил избиение… Голый, тщетно пытавшийся увернуться от побоев, верещал, как все актеры театра кошек Куклачева вместе взятые:
— Караул! Хулиганы зрения лишают!
Естественно, что делал он это не просто так, а в расчете на скорую помощь в лице Федора, которая тут же не замедлила прийти ему на выручку. Злой спросонья начгруппы, отпихнув своего приятеля подальше от извивающегося в муках адских хмыря, принялся деловито внушать нарушителю спокойствия:
— Отставить, Сеня! Спокойно!
Однако задача выдалась не из легких, поскольку его приятель разошелся не на шутку:
— А у тебя все спокойно. Тормозной ты какой-то! — переключился он на Федора.
Тем временем пришедший в себя Голый принялся картинно заламывать руки и с напускным пафосом вещать:
— Это этюд! Это из «Отелло»! Во мне великий актер погибает! Я весь в творческих метаниях!
— «Погибает», говоришь? Это я тебе мигом! — опять дернулся было к своей жертве строптивый карапуз, но был снова остановлен другом:
— Сеня!
Хмырь тем временем пытался укрыться за чахлой березкой, не переставая изображать из себя невинную жертву. Глядя на это, Сеня продолжил истерить:
— Что Сеня? Что Сеня? Смотри, какую комедию ломает! Станиславский! Демирович-Нанченко, понимаешь!
Тут уж Федор не выдержал, и в его голосе появились начальственные нотки:
— Ты давай, не выражайся!
Слегка оторопев, Сеня пошевелил мозгами, но, так и не признав собственной вины, продолжил сопротивляться:
— А чего я сказал? Ты лучше, Федор Михалыч, спроси, что он тут нагородил.
Федор внимательно оглядел бесящегося приятеля и, шумно выдохнув, отчеканил:
— Он же сказал — репетирует!
Сеня все оглядывался на хмыря, сверля бедолагу ненавидящим взором:
— Еще одна такая репетиция… и он покойник! — Впрочем, в голосе карапуза уже не было прежней уверенности.
Почувствовав эту слабину, Федор принялся убеждать друга:
— Кто мы такие с тобой, Сеня? Простые сельские парни. А он — мегазвезда! Его пожалеть надо, видишь, как ему тяжело? Это у тебя все просто — отпахал смену и свободен…
Окончательно сбитый с панталыку «борец за справедливость» укоризненно помотал головой:
— Не пойму я тебя, Федор Михалыч!
Федор ласково поглядел на Голого, перевел взгляд на приятеля и назидательно произнес:
— Он звезда, Сеня. У него нервы расшатаны… репетициями и кокаином.
Шмыга, окончательно убедившийся в собственной безопасности, покуда находится под крылом Федора, обогнув Сеню стороной, двинулся со своим покровителем к месту их ночлега, не забыв напоследок состроить мерзкую рожицу своему обидчику.
Несмотря на удачно проведенный вечер, включивший в себя и совершенно невероятный коктейль из напитков самой разной крепости, и пляски на столах, и сеанс синхронного стриптиза, и приличную порцию прочих стимуляторов, Чук пребывал не в лучшем расположении духа. Во-первых, для полного кайфа не хватало чего-нибудь «сексуально-приключенческого», а во-вторых, карапуз затаил-таки злобу на хитрого старикашку Пендальфа, так ловко уведшего у него принадлежавший ему по праву ноутбук.
Он никак не мог успокоиться — ворочаясь с боку на бок и напряженно соображая, как исправить ситуацию, покуда наконец не решился, — благо что обе проблемы, мучавшие подростка, решались сами собой, — достаточно было вернуть себе собственноручно найденное имущество.
Чук аккуратно поднялся с постели, стараясь никого не разбудить, и направился прямиком к Пендальфу. Однако, как оказалось, старательно прикидывавшийся спящим Гек тоже не успокоился на достигнутом и явно жаждал новых приключений, моментально открыв глаза и зашелестев на всю залу:
— Знаешь, где пенсионер ноутбук прячет? Давай.
Чук отмахнулся от своего дружка: мол, не шуми — спалимся! — и, мягко ступая, подошел к спящему предводителю небезызвестной банды и тут же отскочил, будто ошпаренный: старик смотрел на него широко раскрытыми глазами.
Когда первый испуг прошел, Чук сообразил, что, несмотря на то, что глаза старого интригана открыты, он тем не менее никак не прореагировал на подошедшего к нему карапуза. Присмотревшись повнимательней, Чук разглядел, что на закрытых веках Пендальфа наклеены мастерски исполненные голограммы в виде человеческих глаз. «Вот ведь сволочь, хитро удумал», — прошипел он сквозь зубы и принялся шарить в сумке, куда старик давеча упрятал ноутбук.
Ухватив добычу, он поспешил вернуться к своему приятелю. Тот уже просто изнывал от нетерпения:
— Молодцом! Включать умеешь?
Чук только состроил хитрую рожицу в ответ:
— Нас в школе на информатике целый год этому учили.
Развернув тряпку, в которую был завернут компьютер, он принялся совершать нехитрые манипуляции. Гек пританцовывал вокруг, порядочно надоедая своими подвываниями:
— Давай, поджигай. Дави на Интернет.
Чук едва успел убавить громкость, когда послышались звуки коннекта, грозившие перебудить спящих вокруг людей.
Гек уже расстегнул ремень на своих штанах:
— Ну? Законнектило? Что видишь?
Чук только отмахнулся от надоедливого приятеля, погружаясь в виртуальную реальность.
Через минуту на его лице появилось выражение нереального удивления, и он принялся клацать по клавиатуре с небывалым воодушевлением. Гек, попытавшийся было сунуть свой нос поближе к экрану, получил тычок в живот и, рухнув на пол, принялся истерить:
— Теперь я! Нечестно! Теперь моя очередь! Кончай!
— Кончу — отдам! — прошипел Чук, старательно укрывая дисплей своей спиной.