Наконец складывает мандаты, перегибает их, точно ему еще раз хочется прочесть. Всовывает рукав в рукав и смотрит:
-- Приехали, значит?
-- Я имею просьбу к вам, товарищ комендант...
Мозги у коменданта словно занесены песком, он крутит яростно головой, продирает с усилием, будто в первый раз, глаза:
-- Какую просьбу? -- спрашивает он подозрительно. Глаза его щурятся, закрывает щеки, лоб... -- Какую просьбу, товарищ?
-- Статую Будды, которую поручено сопровождать мне, выгрузили из теплушки, и она безо всякого присмотра лежит на дворе. Боюсь, как бы не нанесли повреждений, так как статуя имеет ценность не только археологическую или религиозную, но и высоко-художественную и общественную. Совнарком Северных Коммун, поручая мне...
Комендант с сожалением распускает рукава, щупает грудь и носом дует в усы, словно хочет их сдуть:
-- Та-ак. Выгрузили, и хорошо. Что ж год ей в теплушке лежать? Дорого сейчас в Питере все. Хлеб-то почем?
-- Я прошу вас, товарищ комендант...
Тогда комендант подымается, поворачивает стул медленно и тяжело, словно это корова. Щупает сиденье и протяжно, как канат, тянет в соседнюю комнату:
-- Сиргей Николаич... А?..
И так же протяжно, толсто, только, как бревно, катится из другой комнаты:
-- Но-о-о...
-- Да идите же!
Наконец, появляется из другой комнаты низенький человечек с неимоверно длинными черными усами. И бас у него нарочно для таких усов. Они читают мандаты вместе, и вдруг Сергей Николаич густо и широко, точно смазывая дегтем, хохочет:
-- Бу-у-удду! Бога!.. Черти!.. Перуна на-ам!.. Хо-хо-хо!..
Комендант смотрит ему в рот, долго дожидается и внезапно, точно схватив в руку, пускается хохотать. Они катаются по столу, стулья падают. Сбегаются барышни, смотрят и вдруг с визгом, щипая в восторге друг друга, прыгая, мелко, бисерно, с продергом, хохочут. В спину барышням толкаются сонные солдаты, коридор дрожит в хохоте. На перроне, облокотясь о лесенку, мрет в смехе какая-то ветхая старушка...
Но тут комендант выхватывает револьвер и кричит в толпу:
-- Убирайтесь!.. работать мешаете!..
Он вытирает с усов слезы и тревожно спрашивает у Сергея Николаича:
-- А подписи правильные?..
-- Как будто правильные.
-- А надо бы узнать, верно ли правильные.
-- А как их узнаешь, что они правильные?
-- Сверить надо.
-- У нас заверенных петербургских подписей нету?
И комендант, долго, точно ведро с водой из колодца, тянет новую мысль:
-- А раз нету заверенных питерских подписей, значит, поддельно... если бы были правильные подписи...
Профессору хочется плюнуть, крикнуть или еще что-нибудь:
-- Разрешите заметить, товарищ комендант, я с этими подписями приехал из Петербурга.
-- То из Петербурга... а у нас тут власть на местах. Из Семипалатинска-то вы бы не доехали. Вот кабы правильные подписи...
Басом, как кирпич, брошенный в пустое здание, вздыхает Сергей Николаич:
-- Правильная подпись, значит, дело правильно, вот по-моему.
Комендант садится на стул и опять соединяет рукава. Вновь тянется ведро, плещется, на губах слюна:
-- Разве в центре по телеграфу подписи заверенные запросить?
Он опять раз'единяет, как вагоны, рукава, и думает вслух:
-- Чудно. Зачем они нам Будду прислали?.. что они нас в китайцев превратить хочут?.. да мы бы им тут из любого колокола десять свежих будд отлили. Чудно!
-- Чудно! -- басом прет Сергей Николаич.
-- Посмотреть, что ли, Сергей Николаич?
-- Посмотрим!
Трое идут на товарный двор. Позади догоняет их барышня с бумажкой на подпись. Она тычет в несущийся песок бумажкой -сушит чернила. Комендант плавно, точно танцуя, опускает ногу на бурханы. Сергей Николаевич шевелит свой палец по сломанной короне: "Из'янец". Комендант опять спаивает свои рукава.
-- Пальцы-то золотые.
-- Позолоченные.
-- То-то, я и то думаю -- как из Петрограда золотые пальцы выпустят.
Он кивает головой:
-- А ведь безвредный. Пущай лежит.
Профессор кладет мандаты в карман:
-- Я его увезу!
-- Ну, и везите. Вам, собственно, от нас чего надо?
-- Караул поставить!
-- Караул?
Комендант смотрит на Сергея Николаича. Тот где-то внутри ворочает:
-- Караул можно.
Комендант быстро, точно шея у него отрывается, кивает:
-- Можно. Поставить ему Савоську -- тот спать любит, пущай спит...
Савоська коротконог и ходит так медленно, точно ноги у него под землей и он их постоянно ищет; глаза у него уперты в пол и ресницы курчавые. Шинель он несет на штыке, стелет ее подле статуи и у него внезапно появляются ноги. Он закуривает, стучит пальцем в бок Будды: "медный", мычит он с уважением.
-- А ты, дядинька, сказки не знашь? -- спрашивает он профессора. И пока Виталий Витальевич отвечал ему, он засыпает.
Профессор Сафонов глотает пыль: у ней странный вкус, отдающийся холодом в висках. Снега стаивают, но шапки у всех встреченных надвинуты глубже, чем зимой. Не от пыли ли они защищают виски?
За вокзалом профессор зацепляет у забора шинель: он хочет снять с гвоздя. Но это не гвоздь, а человеческий палец, а за пальцем человек в бешмете, похожем на гнилой забор. Бешмет хватает профессора за карман и кругло раскатисто, как горсть брошенных монет, говорит:
-- Бириги динги... мащеньник на мащеньке... ты чэго привэз?
Профессору трудно двинуться, притом человек держит его за хлястик.
-- Укажите, пожалуйста, где здесь совет!
-- Совит? Здис много совитов... Ест Совит -- дома имит, мой дом тоже этот Совит имит. Есть Совит в тюрьму садит, Билимжан пятый месяц сидит... Торговать Совит нету, все даром дает...
-- Мне Исполком Совета.
-- Там народу много, чиго боятся, давай провиду.
Татарин идет вразвалку, дорогой жалуется и выспрашивает, какие товары пропускают на дороге. В прихожей Совета он остается ждать. Окончив дела, профессор пойдет к нему пить чай и спать. Татарин тычет профессора в холку, чмокает: "такая же мягкая у меня постель". Чем же заплатит профессор? Тогда татарин тычет его в голову:
-- Проси, в Совитэ всим дают... руками больше махай. Ой-пурмай, какой дела чаман...