4
Как-то вечером она забежала к тете Феше.
В последние годы тетя Феша постарела и одрябла, как перезимовавшая в тепле редька. По-прежнему она жила своими тремя козами, да не одна жила. Одной еще ничего и вполне понятно — много ли надо старухе?
Так ведь не одна, с Васькой жила, полюбовником или мужем, черт их разберет! Он был моложе ее раза в три, какой-то тупомордый, со странно прорезанными зрачками — квадратными — в простоквашных глазах.
Дверь Наталье отворил Васька. Он вышел босиком. Так, босыми подошвами, и топтался по снегу.
Васька поздоровался с ней, сказав мяукающим голосом идиота что-то вроде «здравяу». Уставился, шагнул ближе: страх пронял Наталью. Кто его, дурака, знает, что в задумке держит? Да и дурак ли? Живет со старухой в безделье, как глиста в кишках.
Наталья шмыгнула в двери, но Васька успел-таки щипнуть за бок. И крепко, собака!
Тетка, перетянутая крест-накрест двумя шалями, пила чай с малиновым вареньем и водкой.
— Добрый вечер, тетечка, — сказала Наталья.
— Добрый, добрый… Это смотря для кого. Для меня — недобрый.
Старуха поднесла чашку к губам и громко потянула чай. Вид у нее был нездоровый — пожелтела, глаза мутные, щеки и нос в синих жилках. На бородавках выросли кустики белых волос. Старуха допила чай и поставила чашку.
— Мой-от фендрик, — она кивнула на ухмылявшегося Ваську, — знаешь что сегодня выкинул? Открыл подпол в кухне да как гавкнет: «Молоко плывет!» Я кинулась и чуть-чуть не загремела вниз. Убилась бы. Три метра высоты! Ишь, ухмыляется. Погляди ему в лупалы — никакого раскаяния, а ведь я кормлю и пою бездельника. Трутень! Сегодня у меня было знаешь сколько? Одиннадцать дур. Восемь простое гадание, три сложное. Каково? Как директор зарабатываю. Так уж из меня на пол-литра вытянул. Пошел отсюда, мерзавец, чтобы и глаза тебя не видели!
Васька, ухмыляясь, ушел в кухню.
Старуха уставилась на Наталью. Взгляд уже и не человеческий — холодный, равнодушный.
— Чего стряслось? Выкладывай.
— Юрий женится.
— Значит, не удержала?
— Чем это я могу его держать?
— А чем бабы мужиков держат?… Эй, Наталья, я тебя скрозь вижу, не спрячешь, не утаишь. Что же, ему пора, женитьба — дело нужное. А что, на той женится?…
— На той, тетя Феша, на черномазой.
— Ничего, ладная бабенка. Крепкая. Такие бабы сейчас пошли — сильные! Мужики ослабли, все хвостом виляют, а женщина, если сильная, прямее их… Ну, пусть их. Дай им бог всяческого благополучия. Значит, полдома теряешь? Кусочек?
— Ну что вы, тетя Феша.
— Да мне-то… Значит, и твои дела хуже пойдут. Вот и я, Наташенька, плохо живу, плохо. Старею. Одно болит, другое болит — руки, ноги, в поясницу постреливает. Ты, голубка, пожалей старуху, разотри скипидаром. Того жеребца не упросишь.
Тетя Феша еще долго жаловалась на то, на се. Потом согрела скипидар, разделась, легла на широкую постель с двумя пуховыми подушками, расплылась желтым тестом.
— Ну и жиру на вас наросло, тетя Феша. Не тяжело носить-то? — спросила Наталья, наливая теплый скипидар в ладошку.
— Тяжело, Наташенька, тяжело… Сердце давит, а ничего не могу поделать. Люблю поесть всласть. Здесь три, здесь.
Наталья провела корявой ладошкой. Должно быть, это было очень приятно.
— О-ох! — запыхтела старуха. — О-ох… Еще, еще!.. Крепче жми, крепче!.. Хорошо… Хорошо… О-ох-хо-хо… Люблю я, Наташенька, запах терпентина, так мы скипидар раньше звали. Все нехорошее он отшибает. Скажем, помои сплеснутся или угаром запахнет. О-ох-ох… Еще, еще… Крепче, крепче… Ох-ха… Да, о чем это я? Память у меня прохудилась, говорю, а ничего не помню. О чем говорили?
— Об угаре, тетечка.
— А… Знаешь, какую байку я слышала. Теперь еще ноги потри… Ишь, вздулись. Это к ненастью, перед непогодой. А уж и ноют как. Крепче три, Наташенька. Крепче… крепче… о-ох… Да, об угаре. Живет одна божья старушка и кормится, сама понимаешь, квартирантами. Комнатку сдает, и все тем, «то побогаче. Левую потри — левую… Но помирают квартиранты. Дуба дают! А вещи ихние… Кто знал все до тонкости, что было, а чего у них и не было. Раз поселилась к ней бабочка одна, с достатком. Пожила неделю-другую, а там ночью встала по неотложному делу и бряк на пол. Угар! Но баба голову не потеряла. Уж если я угорела, думает, что же с бабусей творится, поскольку рядом с печкой спит. Добралась кое-как. Смотрит — лежит старуха и не шевелится. Укрыта тулупом с головой. Потянула бобочка за тулуп, а старуха-то, оказывается, выбрала пробку из дыры в стене и дышит наисвежейшим уличным воздухом. Вот это да! Ну, спасибо тебе.