Или, охотясь, как и я, в здешних местах, она узнала его и прибегала к стогу отдохнуть? Лежала около в надерганном и брошенном мною сене.
Нельзя упустить ее и на этот раз.
Сняв лыжи, я замираю за стогом. Сжимаю ружье в руках. Сердце гремит. Кажется, что его стук спугнет лису.
Мне жарко. Лицо горит. И тут же плечи обдает холодок опасения — а что, если лиса убежала? Я топчусь, а зверя давно нет за стогом? Но даже если он там, все равно надо спешить.
Я беру ружье на изготовку, чувствую локтем твердый приклад. Нет, нет, так я могу не успеть кинуть его к плечу в стеганой своей куртке. До чего неудобна и толста!
Я бросаю варежки в снег, вжимаю приклад в плечо и медленно, воробьиными шажками, обхожу стог.
И руки мои дрожат, а спуски жгут пальцы так, что хочется зашипеть и потрясти ими.
Только бы не спугнуть, не промахнуться. Не спугнуть… Не промахнуться… Не спугнуть…
И так сильны мои опасения, так мучительно ожидание встречи с лисой, что думается малодушное: «Хоть бы ее не было, совсем не было».
Но лиса была за стогом. Она сидела, широко расставив передние тонкие лапы. Между ними расплылись красные пятна. Лиса хочет спать, борется с дремотой.
Вот ее голова свешивается на грудь, клонится ниже, ниже… Сейчас она сладко, навсегда заснет…
Но тут же лиса переступает лапами, вскидывает голову и открывает на мгновенье гаснущие глаза. Она посмотрела на меня и не увидела — снова рыжая голова клонится на грудь к белому пятну, испачканному кровью.
Ниже, ниже… Я вышел из-за стога.
Лисица вскинула голову я поглядела сонно. Но это был не буйный огонь, мелькнувший в логу, а умирающий рыжий зверь с тусклым взглядом.
Ни злости в нем, ни огня, одна смертельная усталость.
Рыжий зверь медленно умирал А я, охотник из города, приехавший потешить страсть и случайно ранивший лису, почувствовал что-то щемящее, неотвязно горькое.
Словно нечаянно разжеванный стебелек полыни.
Еще явилась во мне та родственность, с какой я всегда гляжу на любого хищника — кота, собаку, волка, тигра в клетке.
Но что это я? Нужно кончать.
Я подул на пальцы, прицелился, нажал спуск. Сухо, резко, словно гвоздь вбило, ударил выстрел бездымного пороха. Ударом дроби лису опрокинуло на бок.
Круто выгибаясь, лиса поглядела мертвыми глазами и уткнулась мордой в снег… Затихла.
Я стоял над нею, перезаряжая ружье, и мне было тяжело и неловко. Вот если бы она упала там, в логу, я бы радовался, а сейчас?… Я попытался понять, зачем я убил.
Зачем я убил лису? Стрелять зайцев — это еще понятно, их отдаю я на кухню. Но лиса…
Мех мне не нужен. Чучело?… Горько видеть мертвых зверей, пылящихся по углам комнат. Стоят, битые молью, таращат стеклянные глаза. Потом их выбрасывают.
Сделать лису чучелом? Нет и нет!
Тогда зачем же? Я вдруг стал непонятен себе. И тотчас же навалилась тяжелая усталость. Мне захотелось сесть под стог, закрыть глаза и ничего не видеть — ни убитой лисы, ни кровавых пятен на снегу.
Но я охотился, убил, и нужно все доделать до конца.
Я вынул из кармана крепкую бечевку, припасенную для зайца (обычная добыча городских охотников). Крепко связав тонкие, еще послушные лапы, сделал из остатков бечевки лямку.
Закинул лису за спину — она тяжело ударила меня но шине.
Я потоптался, пошевелил плечами — удобно! Тогда нашел варежки, всунул нога в петли лыжных ремней, взял ружье.
И… еще постоял, оглядывая все, что останется здесь, когда я уйду, — стог, даль, снег…
Снова подул, изменив направление, ветер. Теперь он дул сухо, холодно, жестко. В разрыве туч проглянуло мимолетно солнце, и снег блеснул и угас.
Ветер упорно дул с северо-востока. Ух и жгуч!..
Я отвернул лицо, а он жег холодом, торопил, подталкивая меня в спину.
Он выпроваживал меня прочь отсюда, этот ветер!..
Я ушел. От тяжести лисы и ружья ломило плечи, в рифленые резины лыж набился снег и прикипел льдистыми комками.
Идти тяжело, неудобно. И было нужно остановиться, поправить ружье, сколоть, ударяя концом другой лыжи, эти мешающие комки.
Но я шел, шел — и был противен сам себе…
Фрам
Бродя весь день по полевым травам, они устали.
Их усталость пропиталась запахом клевера, цветущих кашек и грибов шампиньонов. (Хозяин рвал их мимоходом.) «Если бы ты стал на все четыре лапы, как бы мы весело бежали с тобой», — думал Фрам.
Они бежали бы рядом, лая и обнюхиваясь, ускакали бы к озеру и купались в нем, фыркая от удовольствия.