Астори моргает.
— Вы сказали… на вертолёте? Он у нас есть?
— Да… Ваше Величество… я прошу, улетайте, пока ещё…
Она уже не слышит, что лепечет камердинер дальше: задумывается, уходит в себя, лихорадочно облизывая губы. Вертолёт… ну конечно…
— Пусть дети отправятся с нянями к вам в особняк. Начните подготовку к вылету, чтобы через полчаса всё было готово.
— А… а как же вы, Ваше Величество?
Астори сжимает кулаки и выпрямляется.
— Королева не сбегает.
Она никогда не покажет им, что боится горстки бунтовщиков, голосящих под окнами её дворца. Она не даст им права торжествовать. Ни за что.
Астори нежно целует Луану и Джоэля, передавая их в руки нянек. Слава Мастеру, они слишком малы, чтобы понять, какой кошмар происходит вокруг них и какой опасности подвергаются их детские невинные жизни. Она провожает их взглядом. Скоро они уже будут в воздухе, далеко отсюда… в безопасности. Это самое главное.
Она подтягивает перчатки и водружает на голову тяжёлую корону. Расправляет плечи. Открывает дверь. В лицо дует озлобленный холодный ветер, развевая волосы, падают камнем крики и проклятия, визжат сирены, хлопают бомбы, но Астори идёт прямо и твёрдо. В глазах опять двоится. Она опускает ладонь на перила балкона и окидывает площадь медленным взглядом.
Её замечают.
— Вон она! — дико орёт кто-то. Над дворцом стальной птицей поднимается жужжащий вертолёт, и в этот же момент на углу улицы появляются танки.
***
— Правительственные войска выведены на площадь, как ты и просил, Тед.
Тадеуш благодарит, вешает трубку и закрывает глаза руками, сдавливая пальцами виски.
Хоть бы получилось.
Мастер, сохрани королеву.
***
Астори с трудом осознаёт, когда всё заканчивается. Она словно в полусне: говорит, двигается, но ничего не понимает и не запоминает. Её ощутимо пошатывает, уши закладывает, в теле какая-то болезненная слабость. Она совсем не ела с утра, пила один кофе. Тошнота подступает к горлу склизким прогорклым комком.
— Ваше Величество, к вам господин премьер-министр. Примете?
Она кивает, пытаясь сфокусировать взгляд.
— Да. Разумеется. Просите.
У неё не остаётся сил стоять, и она бессильно опускается в кресло, откидывается на спинку и ждёт. Просто ждёт. Ноги дрожат, руки тоже — её слегка колотит, но Астори убеждена, что это от перенапряжения. Пройдёт.
Отворяется дверь, и на пороге вырастает бледный как смерть Тадеуш с запавшими глазами и растрёпанными кудрявыми волосами.
— Ваше Ве…
Он не договаривает — бросается к ней, в три шага пересекает комнату и падает на ковёр около кресла. Его руки хватают изнеможённые руки Астори. Тадеуш порывисто наклоняется и принимается осыпать их бесчисленными трепетно-нежными поцелуями: тыльную сторону ладони, внутреннюю, запястье, изгиб ладони, пальцы, костяшки пальцев… Прикосновения его губ оживляют и греют. Астори не может противиться — и не хочет. Она безмерно счастлива, что он есть.
— Всё будет хорошо… Я рядом… всё уже закончилось… всё хорошо…
Как давно никто не говорил ей таких слов!
Тадеуш вскидывает голову и встречается с Астори взглядом. Секунда молчания. Две. Три. Он спрашивает разрешения, и Астори слишком измотана, чтобы солгать и ответить «нет». Тадеуш опирается на кресло, приподнимается и целует Астори — скользяще, ласково, стыдливо-долго, и она подаётся вперёд, и отвечает, обхватывая его голову руками и проводя подушечками пальцев по мочкам ушей. Тадеуш сжимает её локоть. Дрожат мокрые от непролитых слёз ресницы, смешивается дыхание, и они — кожа к коже — рядом, вместе… вместе. Они слышат сердцебиение друг друга. Их носы сталкиваются. Астори не хочет открывать глаз: она чувствует Тадеуша каждой клеточкой тела и уверена, что и он так же чувствует её.
Сердце пронзает болью.
Она отстраняется, сглатывает накатившую тошноту. Тадеуш глядит на неё с немым бесконечным обожанием. Астори гладит его уши.
— Помоги мне встать.
Он придерживает её за руку и проводит к окну. Астори нащупывает портьеру, пока Тадеуш держит её за талию.
— Это закончилось.
— Да.
— И мы… мы справились.
— Да, справились, — мягко повторяет он. Астори хмурится. Вспоминает. Осознаёт.
Сердце… насквозь — судорогой.
— А если бы… если бы — нет… ведь здесь были мои дети… мои дети…
В груди что-то толкается, воздух в лёгких спирает, и Астори лишь спустя десять убийственно томительных мгновений понимает, что это — её собственной сердце, кусок мяса, качающий кровь. Он подводит её. Он позволяет себе остановиться. Астори падает назад, дёргая портьеру, падает в объятия перепуганного Тадеуша, хватает его за руку, шепчет белыми губами:
— Мои дети…
И свет гаснет.
Этот день добивает её.
Она уже не чувствует, как Тадеуш бережно опускает её на ковёр, как несётся к двери, как ожесточённо стучится и кричит: «Врача! Врача, королеве плохо!»
Она победила.
Но за победы, как за ошибки, надо платить.
========== 3.6 ==========
Астори чувствует, что загнала себя в ловушку, и что самое страшное — она понятия не имеет, как выбираться. Проклятье. Раз, всего только раз забылась, расслабилась, поддалась минутному порыву, и вот уже между ней и премьер-министром натянулась неловкая напряжённость, разговоры виснут многоточиями и паузами, а встречи становятся торопливыми и смятыми. Он ждёт. Терпеливо, почтительно и мягко, но ждёт того, чего Астори дать ему не в силах. Как бы сильно ни хотела.
Или?..
Она запрещает себе об этом думать. Что было, то прошло. Они взрослые люди и великолепно понимают: то, что случилось в её кабинете, совпадение и не больше. Тяжёлый день, нервы, усталость… всё это наложилось и подтолкнуло их друг к другу. Но один рывок не может преодолеть разделяющую их пропасть: положение, работа, долг… дети. И Джей.
Муж, каждое утро глядящий на Астори из фоторамки.
Она не предаст его.
У Астори холодеют руки и прихватывает сердце (врачи сказали, ничего особенно серьёзного, но прописали капли и наказали следить за собой), стоит ей представить, что она и Тадеуш… что они… никогда. Это даже смешно. Он знает, он, конечно, осознаёт…
Тадеуш осознаёт, можно не сомневаться. А она?
Астори с глухим стоном прячет лицо в ладонях. Щёки пылают. Перестать, перестать немедленно, выбросить из головы! Она бьётся лбом об стол в тщетной надежде стереть воспоминания о том дне, о тёплых ладонях, гладящих её волосы, о нежных пальцах, сжимающих ей локоть, о преданных зелёных глазах и о том, сколько безграничного обожания она в них увидела… Но память — скверная штука. Астори не в силах забыть.
Потому что ей на деле хочется совсем не этого.
Сейчас, спустя три года, у неё наконец хватает духа признаться в этом хотя бы себе.
Или… или почти хватает.
Астори хочет, чтобы Тадеуш был рядом. Всегда. Всегда. Каждую минуту. Она хочет дышать одним с ним воздухом, смотреть на одно солнце, держаться за руки, лохматить тёмные волосы, целовать лучистые морщинки у глаз… Он нужен ей — весь, полностью, целиком, от ушей до начищенных ботинок — необходим, как кислород, и даже немного больше.
Но одного желания недостаточно, чтобы позволить себе это.
Астори кусает до крови губы. Она плохая мать и жена, она не должна… ей нельзя… Нет! Ногти впиваются в ладонь. Нет. Нужно поговорить с Тадеушем и расставить всё по местам. Он наверняка поймёт правильно и не обидится. В конце концов, не может он всерьёз полагать, что… без сомнения, он тоже тогда был взволнован, вот и получилось… то, что получилось. Астори убеждает себя, что Тадеуша мучают совесть и стыд. Они объяснятся, и на душе полегчает.
Но беседа откладывается из раза в раз. Вместо этого Астори начинает избегать премьер-министра.
Сокращает приёмы с двух до одного дня в неделю. Прячет взгляд. Почти не общается с ним в Доме Советов. Спешит в лифт первой и торопливо нажимает кнопку. Тадеуш делает вид, что ничего не замечает, хотя, конечно, замечает всё. Но он слишком тактичен и слишком доверяет Астори, чтобы о чём-то спрашивать или намекать. Он готов ждать. Его терпения вполне хватит на них обоих.