— Свет?..
— Я выключу.
Она встаёт; пальцы Тадеуша скользят по её пальцам. Щелчок. Гаснет люстра. Рогатый серп полумесяца горит тонкой щёлочкой на иссиня-чёрном, словно разрисованном углём небосводе, и ломкие лучи звёзд тают на ночном столике. Астори подходит к нему, стаскивает с руки что-то круглое и маленькое, кладёт в ящик и отворачивает стоящий на тумбочке портрет лицом к стене. Оборачивается к Тадеушу. Он видит, как молочное лунное сияние разливается на её волосах, серебря их преждевременной сединой.
Она садится ему на колени, и Тадеуш забывает, как дышать. Земля уплывает из-под ног.
— Я…
— Сиди. — Астори зарывается в его волосы пальцами, заставляет откинуть голову назад, и Тадеуш жмурится, болезненно ярко ощущая, как она гладит мочки ушей и чешет ему затылок. Он притягивает её к себе. Дотрагивается до плеч, спины, шеи. Астори наклоняется, и их носы сталкиваются. Тадеуш чувствует, как она улыбается в темноте, и улыбается в ответ. Астори тихо смеётся ему в ухо, пока он расстёгивает ей рубашку, и одновременно ловко развязывает галстук, стягивая его пиджак с левого плеча. Тадеуш целует её в подбородок.
Астори ловит его лицо в ладони и проводит носом по виску. Тадеуша дурманит запах лотоса и магнолии, Астори охмеляет мирт и верба; она лихорадочно целует его, пока он мнёт ткань её юбки и пытается одновременно справиться с пуговицами рубашки, потом отбрасывает на пол галстук и обнимает за шею. Они целуются до головокружения. Губы Тадеуша ласково касаются её ключиц и ямочки между шеей и плечом. Астори наконец справляется с пиджаком и отшвыривает его в сторону. Они смотрят друг на друга, едва различая в полумраке очертания лиц, но видят: по памяти и губами — на ощупь.
Астори наваливается на Тадеуша всем телом, он падает на кровать, робко взвизгивающую пружинами, и утягивает её за собой. Они лежат, чувствуя, как идеально сошлись их губы — изгиб в изгиб, как два кусочка паззла, — как тесно переплетены руки — не разомкнуть, не отнять, не отвести, — как смешиваются два дыхания и два сердцебиения в единый ритм жизни. И отчего-то им совершенно ясно, что они — лучшее, что у них есть. И опять — губы к губам, кожа к коже, сердце к сердцу… они вместе. Рядом.
***
Когда часы в гостиной показывают десять с четвертью, Астори открывает глаза. Она не спит. Думает. Обнажённые плечи холодит сквозняк, крадущийся из приоткрытого окна, и она плотнее закутывается в одеяло. Тадеуш держит её за руку и греет поцелуями пальцы. Астори бережно отнимает ладонь, переворачивается на другой бок. И думает.
Он совсем не виноват, что…
— Ты замёрзла? — Он тыкается лбом ей в лопатку.
— Нет.
И никто не виноват, но…
Тадеуш проводит ладонью по её предплечью.
— Ты вся ледяная…
Астори не даёт ему договорить. Не слушает. Не отвечает. Она поднимается, нашаривает тапочки и быстро набрасывает лёгкий домашний халат. Тадеуш смотрит на неё с тревогой в зелёных заботливых глазах.
— Думаю, тебе уже пора. Вызови водителя, пусть подъедет через полчаса, я как раз приведу в порядок твою одежду.
Она завязывает пояс, как вдруг Тадеуш ухватывает её за мизинец, глядит с надеждой и невысказанной мольбой, по-детски чистосердечной и бесхитростной.
— Астори… Я люблю тебя.
Она туже затягивает узелок; глаз дёргается, рот искривляет нервная улыбка. Астори берёт его руку в свою и целует её.
— Хочешь, я сделаю тебе чай, пока ты будешь одеваться?
Комментарий к 3.6
Закончилась первая арка. Осталось ещё две. Автору было бы невероятно интересно узнать мнение уважаемых читателей.
========== 4.1 ==========
Тадеуш ждёт.
Это хуже всего.
Астори каждым натянутым нервом, каждой клеткой мозга, всем своим существом ощущает его терпеливое влюблённое ожидание, и это изматывает её. Она не этого хотела. Она не… да ей разобраться бы сначала, чего она хотела вообще. Астори до сих пор не уверена, что поступила правильно. Вернее, она уверена почти наверняка, что того… что тогда этого делать не стоило, но это просто случилось и поставило жирный вопросительный знак на их с Тадеушем отношениях. Астори знает: она сама виновата.
Ответственность лежит на ней.
А Тадеуш всё ещё ждёт, и становится только тяжелее.
Астори задумчиво смотрит в кружку с чаем, в сотый раз пытаясь осмыслить тот вечер. Проматывает события одно за другим опять и опять, вглядываясь, вслушиваясь, стараясь осознать и принять… Он признался ей в любви. У Астори потеют ладони и дрожит зажатая в пальцах чайная ложка. Он. Признался. Ей. В. Любви. Астори хочется застонать от отчаяния.
Пожалуйста, нет. Пусть это окажется просто дурным сном… прекрасным кошмаром… вымыслом… пожалуйста.
Джоэль дёргает её за рукав.
— Мам… ма-а-ам… ты чего?
— Ничего, солнышко. — Она рассеянно целует его. — Правда. Доедайте… у вас скоро урок математики, не стоит опаздывать. Я приду к вам после занятий, ладно? Мы погуляем.
Нет, ей это не привиделось. Астори прикусывает язык. Зачем он это сказал, зачем, она ведь не просила… она так надеялась, что… Его признание вынуждает её расставить всё по местам и ответить либо взаимностью, либо отказом, а Астори хочется тянуть с этим как можно дольше. Она лелеяла мечту, что они вовсе не заговорят об этом, но… Слова Тадеуша её обязывают. Астори желала бы, чтобы в их теперешних отношениях было как можно меньше обязательств.
И вот сейчас она сбита с толку, раздражена и испугана перспективой скорого объяснения.
Сложно не заметить, как расцветает Тадеуш в её присутствии: как теплятся его долгие взгляды, как ласковее и чаще он касается её локтя, как нежно произносит «Ваше Величество»… Это лишь усиливает страх Астори. Он ни о чём не спрашивает — подразумевая, что следующий шаг должна сделать она. Сама. Снова. Тадеуш слишком подданный, чтобы позволить себе первенство в отношениях с королевой, пусть даже таких, несколько неформальных.
Он не настаивает. Не требует. Не просит. Если бы не ехидная стерва-память, Астори бы решила, что между ними вовсе ничего не было.
Но она-то помнит… и её гложет вина уже не только перед Джеем и детьми, но и перед Тадеушем. Этого слишком много для неё одной.
Надо разом покончить с этим.
Спустя полтора месяца после бунта на площади она вызывает его к себе в неурочное время, ближе к вечеру. Со стороны такой поступок не должен казаться странным: идёт суд над тремястами арестованными мятежниками — заседание пришлось перенести в четвёртый раз из-за мятежных настроений в столице, — Север всё ещё волнуется, пусть напряжение и идёт на спад, Тадеуш едва не лишился должности, благо, кабинет министров его оправдал, надо подготовить вступление в Совете, где в среду будут обсуждать произошедшее… дел много, и королеве есть о чём поговорить со своим премьером. Тадеуш сам сказал однажды, что она может требовать его к себе в любое время дня и ночи. Государственные заботы не терпят отлагательств.
И никому не нужно знать, что в этот раз Астори зовёт его по иной причине.
Об этом догадывается один Тадеуш.
Они сидят за столом в её кабинете: Тадеуш раскладывает документы, приподнимает брови, рассказывая о намеченной на середине лета поездке в Райвенлок, показывает вырезки газет с заметками о бунте, тыкает кончиком карандаша в заголовки и, сняв очки, устало сообщает о выторгованной журналистами пресс-конференции. Астори слушает, косясь на бутылёк с сердечными каплями. Она постоянно носит его с собой.
Премьер-министр выглядит окончательно выпотрошенным последними неделями: похудевший, с мешками у тусклых зелёных глаз и усталыми морщинками на осунувшемся лице. Острее обозначились скулы и слегка вздёрнутый нос с веснушками. Улыбки лучатся реже. Астори обеспокоена этой переменой и не замечает, что сама стала более нервной, дёрганней и суше.
Пальцы привычно стискивают флакончик с лекарством.
— Кажется, это всё на сегодня. — Тадеуш заново бегло просматривает содержимое папки. — Мы встречаемся во вторник, как обычно, в три?
— Я… я как раз хотела поговорить об этом. — Астори сглатывает, сцепляет пальцы и выпрямляется. Взгляд — вниз. Медлит, подбирая слова, и облизывает губы. — Кое-что… уточнить.