У Астори перехватывает сердце; она судорожно подаётся вперёд, стиснув кулаки, и дышит всем телом. Тадеуш лихорадочно частит:
— В-вернее, я почти полностью уверен, что это и есть ваши родители, потому что совпадений…
— Что? — вырывается у Астори. Она с трудом сглатывает вязкую слюну. Не двигается. Слух, зрение, обоняние — всё обратилось в единый страшный вопрос, в изматывающее ожидание. Тадеуш не решается тянуть дольше.
— Ваша мать… мертва.
Кровь глухо стучит в ушах, и Астори словно в полусне кивает. Да. Хорошо. Мать… её мать. Горло сдавливает железным обручем.
— А… отец?
Тадеуш мнётся, вытаскивает из папки бумагу.
— Он… тут… есть две новости. Хорошая — он жив, здоров, и мы даже точно знаем его место пребывания.
У Астори будто заново открываются лёгкие; она расслабляет напряжённые до боли плечи и спину, проводит языком по сухим слипшимся губам. Глотает ртом воздух.
— Но откуда?
Тадеуш опускает глаза. Отвечает не сразу.
— А вот это… плохая новость. — Он протягивает ей бумагу. — Засветился в криминальных хрониках.
Астори выхватывает лист конвульсивным дёрганым движением, быстро и нервно читает его и не понимает ни слова. Перечитывает. Вглядывается в мелкие скачущие буквы. Молнией вспыхивает в мозгу осознание — оно ослепляет, бьёт по жилам, переворачивает внутренности. Астори в отчаянии трясёт головой: нет, нет, нет…
— Семеро убиты, шестеро ранены… несовместимые с жизнью… чистосердечное признание… пожизненно с частичной конфискацией имущества… это чушь какая-то! — Она отбрасывает бумагу, растерянно глядит на Тадеуша. — Нет, я отказываюсь в это верить! Должно быть, произошла ошибка…
— Увы, нет. — Он качает головой. — Гермион Лун двадцать семь лет назад был осуждён судом присяжных округа Харлей, Эльдевейс, за убийство, причинение тяжкого вреда здоровью и порчу имущества на сумму более полумиллиона нобелей. До недавнего времени отбывал наказание в городской тюрьме Аркада.
— До неда… почему?
Тадеуш утомлённо трёт лоб.
— Помните ту программу перевода заключённых, начатую ещё при господине ди Мульниче? Эглерт принимает часть заключённых Эльдевейса — у вас на родине вечно не хватает места в тюрьмах — в обмен на беспошлинный перевоз газа и нефти по трубопроводам по территории Эльдевейса. Договор о вечной дружбе… тому подобное… припоминаете?
— Ну… — Астори моргает. — Ну допустим. Смутно. И?..
— Ваш… ваш отец попал под обмен. Он уже восемь лет содержится в Аштонской тюрьме к северо-западу от Метерлинка. Три часа на машине.
Астори молчит, смотрит немигающими глазами в пол и впивается пальцами в колени. Переводит онемевшими плечами. И думает.
Её отец — убийца.
— Ваше Величество, — робко произносит Тадеуш, — может быть, вам не стоит…
— Стоит, — обрывает Астори. Прикусывает изнутри щеку. — Я навещу его — раз, всего один раз… и только.
Её отец — преступник.
— Завтра. Поеду с утра… предупредите начальника Аштона.
Что она скажет, когда увидит его глаза? «Я искала не такого отца»? «Как так вышло?» «Почему именно я?»
Астори не имеет понятия. Но она едет, и Тадеушу не удаётся её отговорить: слишком долго и упорно она ждала этой встречи, чтобы отказаться от неё. Астори отыскивает свою карточку, дающую ей пропуск в государственные учреждения любого уровня секретности, обнимает на прощание детей и садится в личный автомобиль. Тарахтит мотор, скрипят колёса по асфальту. Астори барабанит по стеклу, прижимая к бедру дамскую сумочку, глядит на опустевшие зимние поля и прохладно-голубое небо и всё пытается понять, почему она не остановилась. Ведь это так просто — сказать себе «стоп». И… сдаться почти у финиша? Узнать, что она дочь убийцы, и спокойно жить с этим дальше? Никогда. То, что ведёт её сейчас к отцу, сильнее, чем здравый смысл, логика и рассудок. Это жажда найти ответ, которая не утихает двадцать семь лет подряд.
Она не спросит, зачем он в упор расстреливал людей. Она спросит, зачем он бросил родную дочь.
Начальник тюрьмы, полноватый и лысый, почтительно проводит ей краткую экскурсию (официальная цель визита — желание королевы удостовериться в надлежащих условиях содержания заключённых-иностранцев) и препровождает к комнате встреч. Астори по телефону сама заранее настояла на отсутствии стекла, наручников и охранника в камере. Королева желает поговорить со случайным заключённым с глазу на глаз. Если вдруг понадобится помощь, она нажмёт на сигнальную кнопку особого браслета, и к ней ворвётся отряд полицейских.
Астори надеется, что до этого не дойдёт.
— Как он… вообще? — осторожно интересуется она.
— Смирный. В драках не замечен. С другими почти не общается ни на прогулках, ни на занятиях, ни на обедах… Пожаловаться не на что. — Начальник тюрьмы открывает перед Астори дверь. — Прошу.
Они оказываются в полутёмном узком помещении; впереди — стол с большой кнопкой и стекло на полстены, а за ним — белая камера: стерильно-белоснежные стены, столик и два стула. Астори подходит ближе, щурится и чувствует, как подкашиваются колени. В левом углу камеры стоит охранник и высокий сутуловатый мужчина: густые волосы с проседью, широкие плечи, прямой нос и стальные, упрямые глаза. Астори смотрит не отрываясь, почти не слыша, что говорит начальник об особенном стекле и переговорном устройстве. Она выискивает хоть малейшее сходство между собой и тем, кого она почти назвала отцом; не находит их, ощущает болезненное облегчение — вдруг ошиблись? вдруг она вовсе не его дочь? Лучше бы её отец был мёртв… ей бы не пришлось мучиться от стыда и презрения пополам со страхом.
— Так вы… — роняет она, не отводя взгляда. — Значит, с той стороны через стекло не видно… а с этой — да?
Начальник кивает.
— Хорошо. Теперь оставьте меня с ним наедине. Отпустите своего человека и выйдите сами… я не желаю, чтобы кто-либо наблюдал за мной со стороны. Когда мы закончим, я вызову вас через браслет. И, полагаю, вы понимаете, что это должно остаться только между нами. Государственная тайная проверка…
— Разумеется, Ваше Величество.
Начальник тюрьмы нажимает кнопку, коротко отдаёт приказ охраннику, и тот, сняв с Гермиона наручники, покидает камеру и вместе со своим шефом выходит в коридор. Астори стоит, нервно сцепив пальцы и слушая надрывное биение сердца. Кусает губы. Не может решиться войти.
Гермион тем временем разминает затёкшие от наручников запястья и смотрит на дверь. Он тоже в белом — обыкновенная форма заключённых в Эглерте. От звенящей белизны за стеклом начинает рябить в глазах; Астори моргает, вздрагивая, мотает головой и рывком открывает дверь. Входит. Они с отцом встречаются взглядами, и по коже бегут неприятные липкие мурашки.
Молчание.
Астори стоит, как должна стоять королева перед преступником — гордо, с идеально выпрямленной спиной, уверенно расправленными плечами и чуть откинутой головой. Гермион осматривает её с лёгким любопытством, но без вызова и излишней робости. Потирает ладони — в камере прохладно.
— Ваше Величество, — наконец заговаривает он хрипло, — мне сказали, вы хотели меня видеть… если я сделал что-то не так или… словом… я всегда следую правилам, можете спросить кого угодно, все подтвердят, что…
— Господин Гермион Лун? — перебивает Астори, сама удивляясь, что её голос не дрожит. Отец неуверенно кивает — впрочем, отец ли? Нос, губы, уши, подбородок, фигура… всё не то. А вдруг и правда ошибка?
Но что-то внутри подсказывает: нет.
Пора бы предложить сесть, но Астори не торопится. Рот кривит невольная горькая улыбка. Она хмыкает.
— У вас есть семья?
Гермион хмурится от неожиданности, мучительно сглатывает и напрягается.
— Бы… была, — выдавливает он. — Жена… и…
— И? — безжалостно переспрашивает Астори.
— И дочь. Но они обе погибли.
Тадеуш не говорил, что дочь Гермиона (которую зовут Астори Лун, вот совпадение-то!) погибла. Он говорил, она пропала без вести.