Звонят в дверь. Астори и Тадеуш вздрагивают, испуганно переглядываются, и Тадеуш ругается себе под нос.
— Ужин принесли!
Он подбегает к двери, на ходу приводя в порядок волосы и затягивая галстук; Астори прячется в своём номере и бросается к зеркалу, вытирая смазавшуюся помаду. Через минуту служащий доставляет ужин и ей. Много мелких и глубоких тарелок, две бутылки торика, с десяток вилок и ложек разных размеров и огромное количество разнообразной еды — её бы хватило на четверых, а то и пятерых человек. Астори не знает, за что приняться. Пахнет вкусно, да и на вид аппетитно выглядит… Но с райвенлокской кухней она знакома ещё хуже, чем с эглертианской — проще говоря, чуть лучше, чем никак. Глаза разбегаются, а желудок заявляет о себе всё настойчивей.
После обеда в Дуакенском дворце, на котором она от волнения едва притронулась к изысканным блюдам, прошло достаточно времени.
Осторожно стучат во внутреннюю дверь.
— Входи!
Астори не поворачивается, когда Тадеуш появляется в номере, лишь говорит озабоченно:
— Тут столько всего, а я… ума не приложу, как это есть. Смешно, да?
Он целует её в затылок и шепчет, массируя усталые плечи:
— Пойдёмте ко мне. Я покажу вам… вы ведь не откажетесь со мной поужинать?
И они едят на кровати Тадеуша, обложившись тарелками и поставив бутылки на ночной столик: Астори обмакивает кусочки запечённой с грибами курицы в сладковато-острый соус, небрежно вытирает пальцы салфеткой и наполняет бокал, слегка перелив через край — на простыни расползается бордовое липкое пятно. Тадеуш ковыряет вилкой в салате и смеётся. Астори морщится, отпивает торик и осуждающе качает головой:
— Нехорошо смеяться над королевой. — Она отрывает кусочек сырника и, перегнувшись через ворох тарелок, кормит Тадеуша с рук. — Открывай рот… давай…
Он прихватывает губами её пальцы, и они оба улыбаются. Астори шутливо измазывает его щеку в клубничном креме, целует, едва не опрокинув бокал на кровать, и Тадеуш ласково придерживает её за подбородок. Остатки ужина раскладывают кое-как и убирают. Им уже не до того. Они даже не дают себе труда выключить свет.
Потом Астори читает вслух выдержки из газет, пока Тадеуш влюблённо гладит её плечи. На нём — домашняя мятая футболка и штаны, на ней — шёлковый пеньюар.
— Мы всё-таки пойдём на выставку?
— Если вы пожелаете… Микки забронирует для нас свободные билеты.
— Да. Я желаю. Мне очень интересно… постой, Микки?
Астори улыбается, приподняв брови. Тадеуш трётся лбом о её висок.
— Мы с ним знакомы давно… сдружились. Он зовёт меня Тедом.
Это намёк? Назови меня по имени, хотя бы единожды — назови, разреши мне обращаться к тебе «Астори» и «любимая», а не просто и безлико «вы» и «Ваше Величество»? Астори изнеможённо вздыхает. Он ведь знает правила… и она тоже.
Личное — недопустимо.
Астори отбрасывает свёрнутую газету в сторону.
— Я… я хочу снова увидеться с отцом. — Она спиной чувствует, как напрягается Тадеуш. — Как вернёмся, поеду в Аштон.
— Вы имеете в виду… вы же не…
— Да. Именно.
Он отстраняется, тревожно заглядывает ей в лицо.
— Вы ведь говорили, что больше не хотите с ним встречаться?
— Да, — с нажимом отвечает Астори, — да, говорила, но… но это не оставляет меня в покое. Мысли… о нас. Обо мне и о нём.
Она выдерживает паузу, надеясь, что Тадеуш договорит за неё, поддержит, поймёт, но он упорно не желает этого делать — недоумённо хмурится и встаёт с кровати.
— Ваше Величество, не нужно, не нужно! Я говорил, что не стоит ехать тогда, не стоит рассказывать ему о вашем родстве, но вы меня не послушались — так послушайтесь хотя бы сейчас! Если что-то пойдёт не так, погибнет всё, и даже я не сумею нас вытянуть!..
Астори ощетинивается.
— Меня не нужно вытягивать!
Но Тадеуш отмахивается:
— Ваше Величество, это опасно — для вас и для меня! Вы не можете взять и снова рискнуть всем, чего мы добились, чтобы…
— Это совсем другое! — Астори стискивает ткань пеньюара. — Я… я не могу не поехать. Мне всё кажется, что я чего-то недопоняла, не увидела до конца, что я… что там что-то осталось… что там осталась я. Прежняя я.
Тадеуш раздражённо качает головой.
— Поверьте, это чувство вас никогда не оставит! Вам вечно будет чудится, что стоит копнуть поглубже, и вас озарит… что ещё одна встреча всё расставит по местам… но ничего, ничего из этого не выйдет! Это лишь губительная иллюзия, Ваше Величество!
— Откуда тебе знать! — прикрикивает Астори, не сдержавшись. Тадеуш бледнеет. Их дыхание тяжело и отчётливо звучит в притихшей комнате.
— Ниоткуда, — выдавливает он наконец. — Но я… я прошу вас…
Астори делает резкий жест рукой.
— Довольно. Я уже всё решила. Как ты не понимаешь, если я не поеду, не увижу его снова, не… не спрошу, то никогда не стану цельной… не смогу почувствовать себя человеком. Мне нужно это. Я… я разбита, неужели ты не видишь?
Она протягивает к нему дрожащие руки.
— Я разодрана на части… и как бы мне ни хотелось это признавать… но один мой осколок — там, там, в Аштоне! И без него я — не я. Не теперь, когда мне известно о нём. Я не могу так… я должна узнать.
Тадеуш смотрит на неё. Борется с собой. Затем бережно берёт её ладони в свои и поочерёдно целует.
— Делайте… делайте, что вам угодно. Я не стану мешать.
Астори не слышит в его голосе одобрения — лишь усталую ласку и сломленную покорность. Она не этого искала. Конечно, к утру это пройдёт, рассосётся, стихнет, исчезнет в складках на лбу и тёплых аккуратных движениях, но она не увидит этого.
Просыпаться в одной постели для них — непозволительная роскошь.
Это её правила. И жаловаться тут не на что.
========== 4.7 ==========
За ней закрывается дверь. Белизна бьёт по глазам, втискивается в зрачок, расширяет его, заполняет собой изнутри разум, дрожа надорванным беззвучным визгом. Астори останавливается; стерильные, до тошноты чистые стены и потолок сдавливают череп; хочется выбежать на воздух и продышаться. Но она стоит. Ждёт. Из-за стола медленно поднимается отец — нервно улыбается, потирая руки, поводит плечами. Склоняет голову набок… проклятье. Она поджимает губы.
— Астори… доченька… — несмело говорит он, словно боится, что она рассыплется от первого же слова. Делает шаг вперёд. — Я думал, ты больше не придёшь. После нашей последней…
— Стоять. — Как камень, брошенный в беззащитного. Астори оглядывает замершего Гермиона с головы до ног. — Разве я не говорила, что запрещаю приближаться ко мне без разрешения?
Он смотрит на неё со страхам и виноватой нежностью. Слишком поздно. Она нуждалась в нём и его любви в детстве… теперь нуждается только в ответах.
— Садись. Руки на стол.
Гермион опускается на стул, встряхивает кистями с натянутой усмешкой:
— Возможно, стоило оставить меня в наручниках? Чтобы тебе было спокойнее.
Астори прикусывает язык и занимает своё место напротив. Исподтишка скользит взглядом по морщинистому лицу, широким плечам и живым, проницательным стальным глазам.
— Мы не на допросе.
— Я бы не был так уверен.
Он улыбается сдержанно и добродушно. Заигрывает с ней? Пытается втереться в доверие? Астори не испытывает ни малейшего желания верить ему, впускать его в свою жизнь больше, чем требуется для получения ответов и заживления давней раны, когда-то покрывшейся тонкой коркой и теперь вновь закровоточившей. Эти шрамы затянутся… как затягивались предыдущие.
Она очень живучая.
— Итак… — Астори достаёт из сумочки блокнот и карандаш, щурится, выводя цифру «один». Она подготовилась к свиданию. — Начнём с небольшой анкеты. Коротко и по существу. Имя?
По его губам вновь скользит ласковая улыбка.
— Гермион Марин Лун. — Он ёрзает на неудобном стуле, смотрит, как она записывает. — Ма-рин. Через «а». Знаешь, твоя бабушка Марин… моя мама… была чудесная. Пекла нам по выходным большие пироги с капустой, и мы дружно их ненавидели. Она умерла, когда мне было четырнадцать, а твоему дяде…