— Моя милая, милая…
— Перестань…
— Моя маленькая дочурка… — Он склоняет голову набок. — Я знаю, ты ненавидишь меня.
— Ненавижу, — кивает Астори, кусая губы, чтобы не расплакаться — как глупо! — перед ним, не показать себя слабой. Словно она нуждается в нём… словно ей не безразлично, что он о ней думает… чушь. — Ты… трус, убийца, преступник, ты… ты испортил мне жизнь… я не хочу, чтобы ты был моим отцом… я жалею, что вообще с тобой увиделась, ты… я тебя ненавижу, ненавижу… ты убийца… ненавижу…
Стальные глаза заволакиваются беспокойной тяжёлой печалью, оседающей свинцовой пылью на дне зрачков.
— Говори. Говори, моя дорогая девочка, я согласен с каждым твоим словом. Я кошмарный отец.
— Да… — позорно всхлипывает Астори, перчаткой утирая злые непрошеные слёзы.
— И ты… ты, конечно, не поверишь, если я скажу, что ты и твоя мать — лучшее, что случалось со мной в жизни?
Она упрямо мотает головой, мычит в кулак:
— Не поверю…
— Имеешь право. — Гермион с горечью вздыхает. — Я понимаю, ты обижена. Я поступил с тобой, как… солнышко моё, я… я не знаю… если ты захочешь узнать, я расскажу тебе, что тогда произошло. Моя вина огромна, и я понимаю, что не заслуживаю твоей любви. Я даже не надеюсь на неё. Но… золотце…
Он стискивает ей ладонь, греет её.
— Позволь хотя бы мне любить тебя. Спустя двадцать восемь лет… наконец-то любить. Иначе я задохнусь.
Астори не отвечает. Не может. Её перетряхивает изнутри, в груди разрастается что-то большое и горячее, и от этого тянет то смеяться, то плакать, словно она влюбилась.
— Я… я не…
Её так редко любили просто так. Ни за что. Потому что она — это она. Не этого она ждала от убийцы, которого природа по ошибке сделала её отцом.
— Моё солнышко…
Самообладание изменяет ей. Астори прячет лицо и глухо воет.
— Не см-мотри… не смотри на меня… — выдавливает она. — Не н-адо меня трогать…
Гермион встаёт, в два шага оказывается рядом и притягивает её к себе за плечи.
— Моя девочка, иди ко мне…
Он преступник. Она ненавидит его.
Астори плачет, уткнувшись в край белой тюремной кофты, и цепляется пальцами за чужие тёплые пальцы.
И ей не одиноко.
========== 5.3 ==========
Тадеуш в нерешительности мнётся перед дверью кабинета. Он всегда немного волнуется перед встречей с Фаушем, благоговеет перед ним, испытывая почти молитвенный трепет; Фауш заменил ему отца, когда молодой и амбициозный Тадеуш с красным дипломом Академии в руках ринулся штурмовать МИД. Он был неопытен, горяч, считал, что сумеет перевернуть мир, если только очень, очень сильно постарается… Впрочем, Фауш говорит, что он и сейчас ничуть не изменился.
Внешне, по крайней мере, он всё тот же; Тадеуш мельком взглядывает на себя в зеркало, приглаживает непослушные тёмные волосы. Невысокий, с угловатыми плечами, пружинящей походкой и редкими размывами веснушек на чуть вздёрнутом носу. Когда-то он пользовался успехом у женщин… до знакомства с Астори. У Тадеуша за плечами полно лёгких романов без обязательств с хорошенькими студентками, миловидными секретаршами и очаровательными атташе. Он смазлив и остроумен — этого обычно хватает, чтобы приглашение на чашку кофе обернулось поздним ужином в спальне.
Но не в случае с Астори.
Тадеуш вздыхает. Ему следует меньше думать о ней.
Он входит в кабинет; навстречу ему с диванчика поднимается грузная приземистая фигура Фауша, располневшего и полысевшего с тех пор, как он расстался с креслом премьер-министра. Тадеуш жизнерадостно улыбается своему наставнику. Тот трясёт двойным подбородком.
— Здравствуй, мой мальчик, здравствуй. Навестил-таки старика, я уж и не чаял тебя дождаться…
Они жмут друг другу руки и усаживаются за низким столиком из дорогого красного дерева. Тадеуш здесь не впервые. Он частенько наведывается к экс-премьеру в его особняк. В загородных апартаментах Фауша светло и просторно; есть тренажёрный зал, библиотека, зимний сад, площадка для игры в бутрел — словом, всё, чтобы обеспечить себе достойную старость и спокойно дожить свой век, зная, что ты добросовестно отработал двенадцать лет на службе у государства. Пожалуй, Тадеуш не отказался бы закончить свою карьеру… так. Но навряд ли сможет.
Ему постоянно кажется, что он чего-то не доделал, что он мог бы лучше.
— Как поживаете? — спрашивает он, поудобнее устраиваясь в кресле и закидывая ногу на ногу. Фауш разводит руками.
— Как все старики на пенсии — читаю газеты, смотрю с женой сериалы и держу прописанную врачом диету.
Тадеуш качает головой с мягкой усмешкой и щурится от скользнувшего по глазам солнечного луча.
— О, уверен, вы до сих пор держите ухо востро.
— Боюсь, сынок, я стал совсем тугоух. Ифинша давно советует сходить к отоларингологу.
Это их привычная игровая разминка, упражнение в шутливом красноречии и дружеском светском зубоскальстве. Своеобразная разрядка. Жена Фауша, полногрудая и задорная хозяюшка Ифинша, приносит им чай со сладостями, гладит мужа по голове, перебрасывается парой ласковых комплиментов с Тадеушем и скрывается, мелко семеня. Прикрывает дверь.
Они остаются наедине. Бывший учитель и бывший ученик.
Фауш берёт чашку; Тадеуш следует его примеру. Они пьют. Молчат с минуту. Исподволь изучают друг друга.
— Что ж, мальчик мой, я, разумеется, за тобой наблюдал… присматривал. И, надо признаться, я впечатлён.
— Благодарю. — Тадеуш улыбается, пытаясь скрыть смущение, и слегка краснеет. Двигаются уши. — Это для меня очень важно…
— Да, сынок, ты делаешь успехи, и притом большие. Слышал твою позавчерашнюю речь… блестяще. Твои профессора могут тобой гордиться, так же, как я горжусь.
Фауш листает журнал, прикусывая конфету. Тадеуш вертит в руках овсяное печенье. Окрылённая радость от похвалы испаряется, сменяясь осторожным беспокойством: наставник явно недоговаривает, за каждым его словом слышится увесистое «но». Тадеуш приучен распознавать второе дно за обыденными фразами. Профессиональный навык.
— Твоя избирательная кампания набирает обороты?
Фауш скорее утверждает, чем спрашивает, причмокивает губами и блаженно откидывается на спинку дивана. Тадеуш кивает.
— Да, на следующую неделю запланирован объезд трёх провинций… вы читали «Глашатай», номер за десятое число? Там печатали статью об этом. Парень из моего штата постарался. В среду по радио будут крутить моё интервью с журналистами из «Арлекино» и «Южного вестника». И, конечно, будет перекрёстный опрос на пресс-конференции в апреле…
Фауш лениво барабанит упитанными пальцами по обложке журнала.
— Хорошая тактика, сынок. Не сомневаюсь, что ты обойдёшь их всех — «дубоголовые» и «зейкен» выставили желторотых юнцов, им бы только сопли жевать. Ты разделаешься с этими щенками на первой серьёзной телепрограмме. По-настоящему опасен лишь кандидат «жёлтых», его выбрал сам Уолриш… Леонто ди Габотто. Знаю и его, и его жену Памелик… редкая стерва… не жди от него поблажек. Действуй быстро и осмотрительно.
Тадеуш напряжённо сглатывает.
— Хорошо. Я понял. Благодарю вас.
Небрежное мартовское солнце стучит лучами в окно. Шелестит листва на тополях. Тадеуш обжигает губы чаем, шипит, недовольно морщась, и звякает чашкой о блюдечко.
— Ты чем-то обеспокоен, сынок, — зорко подмечает Фауш. Тадеуш зыбко поводит плечами. — Обеспокоен. Я вижу. Это не из-за выборов, не так ли? Не из-за предстоящего визита в Эльдевейс… Север?
В сердце пульсирует острая тонкая боль. Он облизывает сухие губы, подбирается, неосознанно подаётся вперёд, ощущая, как давит галстук на шею. Его уязвимое место. Его неизменная слабость.
— Конечно, Север, — сдаётся он.
«И королева», — добавляет про себя.
Две причины его каждодневной головной боли.
Фауш понимающе изгибает густые седые брови, сминает в кулаке фантик от шоколадной конфеты.
— Да… вечная язва Эглерта…
— Север — не язва, — резко перебивает Тадеуш. Возможно, чересчур резко. — Север и Юг должны быть равноправны, а то, что происходит сейчас, недостойно цивилизованного государства. Пора перерасти эти глупые предрассудки. Преследовать за инаковость, просто за то, что ты родился не в том месте, смешно и противно. Север достоин лучшего…