Астори хочется ненавидеть его. Влепить ему пощёчину, встать, уйти и никогда не возвращаться.
Но она этого не делает. Он гладит её руки, рассказывает забавные истории из полузабытой — за пределами тюрьмы, как давно, о Мастер, как давно — жизни, обращается к ней «золотце», и Астори терпит. Ей больно и страшно, когда отец касается её запястья. Но эти касания необходимы ей. Она разучилась существовать без них. Непрестанная ложь начальнику тюрьмы о государственном расследовании, побег из дворца на чёрной машине с тонированными стёклами, разочарование и недовольство Тадеуша становятся неважными, когда она вступает в их с отцом пространство. Там, где только они двое и их личное — невозможное — до боли — общее настоящее.
Астори кажется, что она крадёт у себя прошлое, на которое не имеет права.
Тадеуш напрасно говорит ей о возможной опасности подобной беспечности. Астори рисковала не раз в своей жизни и готова рискнуть опять, потому что она так хочет. Она знает, что ставит на кон: её честь, титул, счастье её детей… Дедушка-убийца, великолепное открытие! Лучше было бы отрезать и забыть, но Астори не может — и рискует всем. Другое дело, что ставить под угрозу доброе имя премьер-министра ей нельзя ни в коем случае.
Впрочем… если верить тому, что успел сообщить ей Тадеуш о беседе с господином ди Мульниче, репутации их обоих сейчас висят на волоске.
Поэтому она приглашает премьера денёк погостить в Медовом пике. Тадеуш, разумеется, приезжает, и пусть газетчики пишут что угодно — если они не поспешат с этим разобраться, станет гораздо хуже.
Астори предлагает поговорить на конной прогулке. Погода стоит отличная: безветренно, зябковато после вчерашнего дождя, от хлипкой влажной земли поднимается бодрящий туман. Парк вокруг Медового пика большой, хватит места не двоим, а десятерым всадникам. Хоть охоту устраивай. Астори училась ездить на лошади, пока был жив Джей, и добилась кое-каких успехов, а Тадеуш посещал в юности ипподром при частном пансионате. Он держится в седле гораздо неуверенней её.
Кони, пофыркивая, трусят по всклокоченной жиденькой траве; перекликаются
дробными голосами невидимые птицы в раскидистых кронах тополей и лип. Опускается золотистой полупрозрачной дымкой весенний вечер. Астори придерживает поводья правой рукой, левой прикрыв глаза от пронырливых лучей заходящего солнца, оборачивается к Тадеушу и спрашивает тихо:
— Здесь красиво, да?..
— Очень. — Он поглаживает своего коня по свисающей гриве. — Чудесное место.
Их лошади, перенюхиваясь, бредут бок о бок; колено Тадеуша касается колена Астори, в задумчивости почёсывающей резвую белую кобылку Изюминку за ухом. Гулко стучит клювом дятел.
— Значит, вы… уверены, что Фаушу известно обо всём?..
— Сомнений быть не может. Он даже не намекнул, выразился вполне ясно. Ваше Величество…
— Дрянь. — Астори прикусывает губу, слегка трогает уздечку, и Изюминка ускоряет шаг. — Дрянь… где мы просчитались?
Они оба знают, где. В конце концов, они почти дошли до открытого флирта на глазах у прессы — многозначительные полукокетливые улыбки, быстрые взгляды после каждой третьей реплики — ты видишь? ты соглашаешься? — продолжительные рукопожатия и шутливые дружеские фразы на интервью… они забылись. Вообразили, будто могут безнаказанно быть рядом.
Она забылась. Она не выдержала. Она слаба.
А слабость наказуема.
— И вы думаете, что Фауш никому не скажет?
— Он уверил меня, что промолчит… но потребовал, чтобы мы расстались. Для блага государства и нашего собственного.
Астори усмехается, тычет коленом в бок ни в чём не повинной Изюминки, и кобыла, захрапев, переходит на бодрую рысь. Тадеушу невольно приходится пришпорить своего Огневержца. Рыхло чмокает под копытами сырая апрельская грязь.
— Не стоит полагаться на обещания Фауша, — говорит Астори, и капризный порывистый ветер, бьющий в лицо и развевающий за спиной волосы, подхватывает и уносит её слова протяжным свистом в небо. — Неужели ты правда считаешь, что он сдержит слово?
— Он мне как отец, — откликается Тадеуш. Пригибается, чтобы избежать удара о ветку, и подскакивает в седле. — Я… я надеюсь…
— Одной надежды мало. Может, я сама поговорю с ним? Спрошу, чего он хочет взамен…
Тадеуш качает головой.
— Нет. Если вы так тревожитесь, я отправлюсь к нему снова, но… мне думается, в этом нет смысла. Какая выгода ему в том, чтобы сдать нас журналистам? Он не гонится за вниманием… он вполне доволен тем, что имеет.
Астори пожимает плечами. Она всё ещё не вполне убеждена.
— Допустим… если ты… хорошо. Хорошо, подождём пока.
Огневержец добродушно толкает Изюминку мордой в плечо. Тренькает востропёрка. Астори откидывается назад, расправляет хрустнувшие плечи и вдыхает сжиженный свободный воздух притихшей рощи; Тадеуш наблюдает за ней. Слушает. Сейчас, без короны, в удобном костюме для верховой езды, вне строгих и душных кабинетов она выглядит такой завораживающей, до отчаяния бесстрашной; не королевой, а воином, из тех, что берут нахрапом города и вершат судьбы не с трона, а в седле. У таких в руках вместо скипетра — меч. За плечами — не мантия, а плащ.
Вот он… тот вулкан, о котором предупреждал Фауш.
— Хочешь размяться? — спрашивает Астори, щурясь. — Давай до ручья — кто быстрее.
Тадеуш моргает, отгоняя непрошенные мысли.
— Но постойте…
— На счёт три.
— Ваше Ве…
— Раз, два… вперёд! — Она лихо хлопает Изюминку по крупу, изо всех сил дёргает поводья на себя и присвистывает; кобыла вздымается на дыбы, заливисто ржёт и галопом скрывается в гуще деревьев.
— Вы не сказали «три»! — надрывается им вслед Тадеуш. — И я не знаю, где здесь ручей!
Она уже не слышит. Тадеуш вздыхает с досадой и припускает Огневержца в погоню. В этом вся Астори: принимает решения молниеносно, тут же приводит их в исполнение и никогда не останавливается. Тадеуш — её тормоза. Её стоп-кран. Большая красная кнопка со словом «нет».
В случае с Севером это особенно необходимо.
Они несутся между стволов деревьев, по жирно чавкающей земле, через редкие неглубокие рытвины; Астори ощущает под собой горячее и живое тело лошади, и ей кажется, что у неё вырастают крылья. Быстрее… быстрее… ещё быстрее… Всё вокруг сливается в многоцветную суетящуюся круговерть. Прыжок — тяжёлый удар — тряска — сердце колотится в груди — и свобода… Её пьянящий до одури вкус на языке. Стиснуть поводья, стиснуть зубы, прорваться, перескочить… Астори смеётся. Тёмно-каштановые пряди лезут в лицо.
Она летит.
Тадеуш, прижавшись к шее Огневержца, еле различает её мельтешащий впереди силуэт и ругает на чём свет стоит эту чёртову гонку, себя самого и своего несчастного коня.
Ручей змеится скользким ужом, отсвечивает прохладной хрустальной водой. Астори преодолевает его в один великолепный скачок. Огневержец тоже играючи перепрыгивает его, пока Тадеуш, совсем не по-премьерски ойкая, поминает всех Духов разом. Пытается отдышаться. Кашляет.
— Я вас утомила?
Астори, улыбаясь, подпускает Изюминку ближе к Огневержцу и выпрямляет спину. Тадеуш достаёт носовой платок, утирая со лба пот.
— Нет, ничуть, Ваше Величество… вы отличная наездница.
— Благодарю за лесть. — Её тёмно-карие с золотистыми крапинками глаза лучатся. — Мне ещё учиться и учиться… а вы бы точно обошли меня, если бы я не сжульничала на старте.
Он рассеянно разводит руками и едва не падает с коня. С трудом восстанавливает равновесие, пока Астори прикусывает перчатку, стараясь сдержать смешок. Кряхтит.
— Честно признаться, в мои годы… — смущённо оправдывается он, — да такие скачки…
— О, не напрашивайтесь на комплименты. Вы очаровательны.
Лошади заходят в ручей, взбивая копытами звенящую пену, и мерно дышат, прядая ушами, пока их всадники беседуют. Тадеуш улыбается, отчего морщится веснушчатый нос и около глаз растрескиваются паутинкой мелкие морщины. Он берёт Астори за руку.