Ладонь пристукивает по столу.
— Я бы попросил, — медленно произносит Тадеуш, — воздержаться от подобных замечаний. Ты клевещешь на королеву, Бен. Не стоит. Можешь поверить, у нас — исключительно деловые отношения.
Друг разваливается на стуле и густо смеётся.
— Как хочешь. Мне-то что. Но ты ж башковитый, Тед, ты понимаешь, что тебе с ней ничего не светит… а сам около неё как привязанный торчишь.
— Закрыли тему. — Тадеуш поднимается, смотрит на часы. — Мне не пора в комнату ожиданий?
— Ага. Ты с Габотто, Мастер знает, кто распределил так… сдюжишь?
— Ещё бы. — Он усмехается. — Идём.
Тадеуша провожают в тесное душное помещение, смахивающее на необитаемый лет эдак тридцать офис: заваленные грудой пыльных документов столы, кресла-вертушки, этажерки и тусклые лампы. Чем-то похоже на тот кабинет, в котором он сам начинал работать — его приходилось делить с тремя такими же деятельными и честолюбивыми молодыми политиками, ещё не искушёнными в пылу словесных боёв и схваток в зале совещаний. В груди скребётся ноющая ностальгия. Тадеуш осторожно проходит вперёд, касается створок шкафа и отрешённо улыбается.
За спиной кто-то кашляет.
Он оборачивается: в дверях стоит Леонто ди Габотто, сухопарый, подтянутый, с колкими тёмно-серыми глазами и острым носом с горбинкой. Губы кривит жёсткая недружелюбная усмешка.
— Здравствуйте, господин Бартон, — хрипло лает он. — Позволите присоединиться?
— Пожалуйста. — Тадеуш слегка кивает.
Леонто проходит к соседнему столу; Тадеуш косится на него. Они редко встречались до предвыборной кампании, а во время неё пересекались раз или два на пресс-конференциях, но оба успели изучить друг друга: врага надо знать лучше, чем союзника.
Леонто замечает чёрные запонки Тадеуша — официальный знак траура.
— Слышал о вашей потере… соболезную.
— Благодарю, — сухо, в тон ему отвечает Тадеуш.
Они не просто соперники — враги. Тадеуш уверен.
Леонто из тех ручных псов Уолриша, кто травил королеву в газетах.
Они насупленно молчат, и почти слышно, как вытаскиваются из ножен мечи. Спину сводит от напряжения. Битва начнётся задолго до официального выхода к прессе, и им обоим это известно.
— Ну и конура. — Леонто презрительно оскаливает зубы. — Неужели ничего получше не могли подыскать? Куда утекли средства? Кажется, вы год назад вложили в эту дыру полтора миллиона.
Встань в позицию. Обнажи клинок. Выпад.
— У вас отменная память. Жаль, что энергии недостаёт. Вы отчего-то предпочитаете следить за тем, что делают другие, а не делать самому.
— Придёт срок — и сделаю. Не сомневайтесь.
Тадеуш расстёгивает папку, притворяясь, что погружён в чтение. Кусает губы. Не атакует, ждёт, пока противник ослабит внимание и первым откроется для удара.
— Надеетесь задавить меня осуждающим молчанием?
Тадеуш улыбается, прищуриваясь.
— Если вы и впрямь говорите, что думаете, я вам сочувствую, а если нет, то сочувствую вдвойне.
— Почему же?
— Потому что в противном случае вы вовсе не думаете, что говорите.
Леонто рассыпчато хихикает.
— Очевидно, вы питаете слабость к дешёвым плакатным фразам.
Уши двигаются, веснушчатый нос морщится — Тадеуш расплывается в сиятельнейшей из своих улыбок.
— Судя по статьям, к которым вы приложили руку, то же можно сказать и о вас. Не вы ли наградили меня лестным прозвищем «королевский премьер»?
***
— А здесь у нас расположены комнаты для девочек. Три этажа, половина западного крыла. Вверху — библиотека, внизу — столовая и спортивный зал, а дальше…
Астори слушает жизнерадостно щебечущую директрису вполуха. Луана и Джоэль уже осмелели, не льнут к ней, как перепуганные лисята: бодро бегают по коридору, сталкиваясь с другими, только что приехавшими детьми, нюхают цветы в горшках на подоконниках и ловят солнечных зайчиков. Кажется, им нравится здесь.
Астори отчего-то тяжело. Значит, придётся-таки их оставить… А она тайно лелеяла надежду, что дочь и сын попросятся домой и она сумеет отвоевать право на домашнее обучение для них. Плевать, что там подумают лорды и герцоги. Это её дети, она решает, как им жить.
— Мам, тут красиво… — шепчет Джоэль. — Здорово.
— Да-да-да! — визжит Луана, хлопая в ладоши. Астори треплет сына во волосам.
— Я рада, мои хорошие. Пойдёмте смотреть ваши комнаты.
Джоэль хмурит лоб.
— А мы разве будем жить… в разных?..
— Да, милый. Так надо. Пойдём.
Астори проводит с ними целый день, не отпускает от себя ни на минуту, словно пытаясь сторицей возвратить упущенное за годы непрерывной работы. Сердце ноет в предчувствии расставания. То, что ушло, никогда не вернётся.
Она опоздала. Так же, как опоздал её собственный отец… и всё же иначе.
Она променяла их — своих детей! — на корону.
Когда наступает время прощаться, в лёгкие словно набивают свинца. Дышать тяжело от прогорклых сдерживаемых слёз. Астори при всех опускается на корточки, крепко обнимает Луану и Джожля, тыкаясь носом им в плечи, целует и долго гладит по головам. Они тоже плачут. Астори силится улыбнуться непослушными губами.
— Не надо, дети. Вы — принц и принцесса. Вы должны быть сильными… и умными… и должны помогать друг другу, пока меня нет, хорошо? — Он стирает слезинку с щеки Луаны, которая всхлипывает всем телом. — Вы приедете домой на Сайоль… и летом, а я буду часто навещать вас и звонить. Ладно?
Она чувствует, что ещё чуть-чуть — и потеряет над собой контроль.
— Будьте умницами.
— Мамочка…
Астори поднимается и идёт к машине, сдерживая рыдания.
— Мамочка… мамочка…
Она не может оторвать от них взгляд, пятится и едва не спотыкается. Держись. Ты же королева.
— Мамочка-а-а…
Она не выдерживает, всхлипывает и зажимает рот ладонью, почти задыхаясь.
— Я скоро позвоню, солнышки, — говорит она севшим голосом. — Очень скоро. Я люблю вас!
Астори садится в автомобиль. Водитель заводит мотор. Она не отрываясь глядит, как за окном исчезают её дети, и, касаясь лбом запотевшего стекла, чувствует себя невыразимо одинокой и осиротевшей.
И тихо плачет.
***
Леонто усмехается.
— Вы умело уходите от неприятных тем, Тадеуш.
Визжит застёгиваемая молния на папке. С потолка беззвучно сыплется пыль.
— Возможно. Однако хочу напомнить — для вас я всё ещё «господин Бартон», господин ди Габотто. Я вам не школьный товарищ, а ваш премьер-мини…
— Наш? — Леонто глухо фыркает. — Нет. Вы её премьер, а не наш.
Он выразительно указывает глазами наверх. Тадеуш поджимает губы: меткий удар. Он барабанит пальцами по краю стола, вскидывает голову — рот изгибает вызывающая улыбка.
— А вы чьим премьером собираетесь стать? Лорда Уолриша?
— Неплохо, — смеётся Леонто. — Вам стоило приберечь это для прессы.
— Для неё я придумаю что-нибудь ещё.
— Ничуть не сомневаюсь в вашей фантазии.
— Благодарю.
Пауза — как щелчок взводимого курка. Леонто облизывает тонкие губы, ехидно оглядывая профиль хмурого Тадеуша.
— Всё не могу понять, чем вы их взяли? Избирателей. Неужели пустым трёпом о правах северян?
Пытается вывести его из себя, понимает Тадеуш. Знает, на что давить, уж наверняка его светлость подсказал.
— Вероятно. Люди не хотят войны, к которой вы, с вашей-то радикальной программой, несомненно приведёте их в ближайший год. Я предлагаю им иной путь.
— То есть нападения на королевскую семью для вас совсем ничего не значат? Северяне первыми объявили нам войну!
Тадеуш окидывает его быстрым взглядом.
— Южане объявили её столетия назад, — произносит он негромко, — просто вели её не в открытую. Душить налогами — это тоже война. Дискриминировать по происхождению — война. Но я потушу угли, пока не разгорелся огонь… Худой мир лучше доброй ссоры.
— Ещё одна плакатная фраза. Её стоило сделать слоганом вашей избирательной кампании.
Тадеуш наклоняется к Леонто.
— А слоганом вашей, вероятно, стало бы «Эглерт — для южан»? Не так ли вас науськивает лорд Уолриш? Когда вы перестанете прятаться за ним?