От Астори вестей не слышно с позавчерашнего вечера. Тадеуш задумчиво крутит в пальцах карандаш и вздыхает. Надо бы ей позвонить… наверно. Или не надо… Ему по-прежнему тяжело рядом с ней. Астори приковала его к себе стальной цепью, но сдавила ошейник на горле, а ведь Тадеуш не ручной зверёк.
Он хочет её любви, которую пытался завоевать почти шесть лет самыми разными способами. Но один Мастер разберёт, чего хочет Астори. Вряд ли она сама знает.
Тадеуш берёт трубку и с безнадёжной тоской раскручивает колёсико, опершись локтем на стол. Он снова первым идёт навстречу.
Пора бы сменить тактику… давно пора.
В уши вливаются долгие гудки.
***
— Я не буду это подписывать, — по слогам произносит Астори. На диване хнычут заплаканные Луана и Джоэль, жмутся друг к дружке, косясь на двух сторожащих их террористов; ещё трое разгуливают по комнате, один, самый главный, навис над Астори. Он грубо встряхивает её за шиворот.
— Врёшь, сука! — орёт он. — Слышь?!
— Я сказала, я не буду это подписывать! — упирается она, рыча. — Я не могу просто так взять и отречься от престола, для этого нужно подтверждение министров! Иначе документ не будет…
Её прерывает увесистая пощёчина. Астори вздрагивает, из неё точно вышибают воздух; щека горит, будто её приложили калёным железом. Змейками буравит кожу боль.
— Мать твою, эй, оставь её! — кричит другой террорист. — Если реально она не попусту треплется? Чё ты её гробишь раньше времени, успеем ещё!
— Ну, а чё нам делать теперь? — Главный хватает Астори за горло, сдавливает его толстыми потными пальцами. Лёгкие раздуваются, трещат. — Колись, как можно отречься? Ну! Говори, тварь!
Астори молчит, царапая до крови ладони, хрипит полуоткрытым ртом. Смотрит — в упор. Ей почти нечем дышать. Главный машет пособникам.
— Потормошите там её щенков, ну!
Луана и Джоэль начинают плакать громче, и Астори силиться вырваться.
Дети. Дети. Дети.
— Нет, подождите! — Она рвано глотает воздух. — Постойте! Можно… можно пост-тановлением Совета… так можно…
— Сразу бы так, сука!
Горло отпускают. Астори инстинктивно растирает шею, дышит.
— И чё мы, блин, будем делать, а? Замочим их всех? Чёрт, какого…
Шилом сквозь мозг — звенящая трель. Телефон. Астори замирает.
Главный тыкает ей холодным дулом в висок.
— Чё зависла? Иди бери и не дури, усекла?
Астори поднимается, нетвёрдыми шагами пересекает комнату; разум непрерывно работает, ищет выход, переваривает информацию. Она в тупике. В ловушке. Эти бездари, народные мстители, решили в одиночку поквитаться с ней… они готовы на всё. Тупые как пробки и этим опасны. Если никого не известить, они убьют её и детей. Астори слабо улыбается Луане и Джоэлю.
— Мамочка!
Надо рискнуть.
Бесчувственными пальцами она поднимает трубку. Спина прямая.
— Да? — глухо выдыхает она.
— Астори, здравствуй, — раздаётся знакомый тёплый голос. — Как ты?
Она проводит языком по губам, сглатывает. Ладонь — в кулак. Сердце отсчитывает удары мерно и гулко.
Надо рискнуть.
— Господин премьер-министр, здание захвачено шестью вооружёнными террористами, я и дети в заложниках, они требуют моего отречения.
***
Тадеуш слышит звук удара и женский крик. Спину прошибает ледяной пот, он покачивается и ловит воздух побелевшими губами. Галстук душит.
О. Мастер. Нет.
— Заткнись, тварь! — истошно доносится из телефонной трубки. Снова удар, будто пинают ногами что-то мягкое, и нечленораздельные всхлипы. Сердце Тадеуша падает.
Ему хочется проснуться.
Это страшный сон. Такое не может повториться, только не снова.
— Бартон? — сипят на том конце провода.
— Да, именно, — отвечает Тадеуш сухо. — Кто вы и что вам нужно?
— Твоя королевка у нас, как ты понял. Нам нужно отречение. Она сказала, вы там в Совете можете это сделать… так вот сделайте. Или мы перебьём и её, и её сосунков.
Тадеуш мгновенно понимает: необходимо выиграть время. Любыми средствами. Крики Астори набатом звенят в ушах, словно бьют по нему самому.
— Хорошо, — поспешно соглашается он, облизывая губы. — Но это невозможно сделать сразу. Мне нужно десять часов.
— Пять.
— Семь, — произносит он быстро. — Семь — и я достану отречение.
Пауза. Он топчется на месте, сжимая трубку в бессильной злости. Кровь оглушающе шумит в черепе.
— Идёт. Пошевеливайтесь там.
Тадеуш выдыхает. Получилось. Семи часов хватит, чтобы спасти Астори и её детей. Руки трясутся, в горле пересохло; он вновь раскручивает колёсико, промокает взмокший лоб носовым платком.
— Пожалуйста, соедините меня с министром внутренних дел.
***
— Сама виновата, тварь. Надо было держать рот на замке и помалкивать.
Астори сипло втягивает воздух через рот. Не отвечает. Тело нещадно гудит и ломит от ударов; кажется, будто ей переломали все рёбра и лишь чудом оставили в живых. Губа разбита, левая скула ноет от пощёчины, и двигаться тяжело. Солнце печёт спину.
Дети не пострадали. Это главное.
Конечно, она поступила безрассудно и глупо, но теперь Тадеуш знает, что произошло, и сможет спасти их. Астори верит в него, потому что ей не в кого больше верить. Потому что он её любит. Потому что Тадеуш — это Тадеуш.
Он гений. Он вытащит их.
Часы тянутся невыносимо долго. Луана и Джоэль больше не плачут, только всхлипывают и неразборчиво заикаются; Астори с трудом удаётся разглядеть детей за спинами террористов. Им скучно.
Но скука палачей смертельно опасна для пленников.
Один подходит к Астори, следящей за ним с презрением и ненавистью, — силой открывает ей рот, проводит по припухшей губе дулом пистолета. Ухмыляется. Её подмывает плюнуть ему в лицо, но она сдерживается. Дети.
— Слышь, может, это, поделим её на шестерых, а? — бросает он главному. — Такая тёлка, чё… жалко отпускать.
— Успеем, — хмыкает главный. У Астори холодеет в животе. Нет, она не вынесет этого; они могут убить её, но издеваться над собой на глазах у собственных детей она никогда и никому не позволит. Она не так воспитана. Её жизнь никогда не была лёгкой, но отец прав — это сделало её сильнее. Едва не сломало, но сделало сильнее.
Астори назубок знает главное правило выживания: если судьба целится в тебя — стреляй первым.
Она стискивает челюсти и стремительно-резким движением вырывает из рук террориста пистолет. Время замирает. Пальцы сжимают влажную тяжёлую сталь; в ушах шумит кровь. Она выпрямляется. Террорист секунду медлит — в глазах мелькает изумление и злоба. Астори отряхивает волосы, поджимает губы и щурится. Пульс неистово бьётся в жилке на виске. Она прицеливается. Рука не дрожит. Один, два… Два мгновения, трепетание секундной стрелки, две стороны подброшенной монеты — жизнь или смерть.
Астори выбирает смерть. И она стреляет.
Нажать на спусковой крючок — так просто. Лицо террориста — так близко.
Она стреляет. Нет сил, времени и желания думать, как исказится мёртвый ввалившийся рот, как закатятся белки глаз, как чмокнет пуля, входя в мясо и пробивая кости черепа. Астори не промахивается.
Если быстро, она успеет, успеет…
Астори оборачивается; ей кажется, это длится столетия. Сзади шумно падает тело. Уже не человек. Груда плоти, мускулов и костей — она сделала из разумного существа падаль. И она не жалеет об этом.
Волосы откидываются на спину, собственное дыхание заполоняет мир, и дымный густой запах крови — бред взбудораженного мозга — щекочет ноздри и опьяняет. Кто-то что-то кричит. Она не слышит. Время замерло. Астори целится опять, сжимает пальцами спусковой крючок, щурится… Выстрел.
Она убивает.
Астори не знает, сколько осталось патронов. Нелюдей, которых стоит удавить, — четверо. Если закончатся пули, она будет драться ногтями и зубами.
Шорох. Шум. Шаги. Прежде чем она оглядывается, мужская рука сбивает её с ног. Астори стукается головой. Пытается встать — удар. Ещё и ещё один. Ногами, кулаками — куда дотягиваются. Она прячется, отползает в угол, но её притаскивают обратно и снова бьют, бьют, бьют — до одурения, до бесчувствия, до тумана перед глазами и тошнотворного железного привкуса на прикушенном языке.