— Не напрашивайтесь на комплименты, — выдыхает он ей в ухо. — Жизнь только начинается.
Астори изгибает бровь, ничего не говоря. Спорить не хочется. Соглашаться — тоже. В случае с Вэрианом она не согласилась бы из одного упрямого духа противоречия; очень интересно было бы позлить этого заносчивого нахала.
От которого она зависит… не забывать об этом. Не забывать.
— О, дальстен… — Вэриан прислушивается. — Дамы выбирают кавалеров?
— Вы желаете, чтобы я выбрала вас? — лукаво щурит левый глаз Астори. Вэриан хохочет.
— О нет, Ваше Величество! Моя просьба будет иной. Вы ведь не воображаете, что так легко сумеете избавиться от меня?
Он грозит ей пальцем с вызывающей ухмылкой.
— Вам следует быть умнее. А я… я, пожалуй, оставлю вас в одиночестве, иначе господин Бартон несомненно вызовет меня на дуэль. Передайте ему, что я всё ещё пламенно надеюсь однажды увидеть его с усами… не поддельными. Всего доброго, Ваше Величество.
Астори провожает его взглядом. Вокруг льются потоки плавной воздушной музыки, и сердце сжимается от горького щемящего одиночества. Под эту композицию Тадеуш учил её танцевать.
О Мастер, как давно…
Среди танцующих мелькает серебряная маска лисы, и у Астори перехватывает дыхание: она узнаёт. Эти угловатые мальчишечьи плечи. Эти движения. Курчавые тёмные волосы. И голос… и смех… Она цепляется пальцами за подоконник, чтобы не сорваться с места.
Тадеуш танцует с розовым фламинго и кажется вполне довольным. До Астори долетают невнятные обрывки их разговора.
Музыка прекращается; Тадеуш учтиво кланяется своей партнёрше. Выпрямляется. Внезапно замирает, оглядывается, чувствуя присутствие Астори — о, они всегда чувствовали друг друга, — и их глаза встречаются. Астори боится пошевелиться. Ждёт.
Тадеуш отдаёт ей лёгкий поклон и уводит свою даму.
Астори кажется, что её сердце кромсают на куски… что ж. Она заслужила.
Но легче от этого не становится.
***
— Знаешь, Мел, — пьяно усмехается Астори, — я поглупела за последние десять лет… да. Десять лет назад я была гораздо умнее… а сейчас… я идиотка. О Духи, я идиотка.
— Дорогая, ты не в себе. Тебе бы выспаться…
— Да к чёрту, Мел.
— Если не думаешь о себе, подумай хотя бы о детях, — терпеливо произносит подруга. — Астори, мы с тобой давно дружим, и я знаю, что ты сильная… что ты сможешь это выдержать.
Астори наматывает на палец телефонный провод.
— Я в этом далеко не так уверена.
Она в дерьме. Да, таково её глубокое убеждение — в дерьме, из которого Мастер знает как выбраться. За этот год она натворила больше глупостей, чем за остальные тридцать лет своей жизни, и успела разрушить и утратить почти всё хорошее и светлое, что у неё было.
— И я знаю, что он не вернётся, Мел. — Астори шмыгает носом. — Это конец. Просто конец. Он меня ни за что не простит, и я…
— Дорогая… — Голос подруги звучит твёрдо. — Скажи, что ты сделала, чтобы он вернулся? Ты хотя бы раз говорила, что любишь его?
— Не… нет… — ошеломлённо бормочет Астори.
— А ты любишь?
Она вдыхает. Когда-то она знала, что такое любовь… была уверена, что знает, а сейчас? Кого она любила — Тадеуша? Джея? Обоих? Никого? Или одну себя? Как измерить любовь — частотой пульса, блеском в глазах, словами, поступками, безумием? А если она его не любила, то почему ей теперь так больно?
— Я… люблю… — выдавливает Астори.
— Ну так скажи ему об этом, дорогая. Он не может вечно делать шаги навстречу… сделай ты. Начни с чего-нибудь, если правда хочешь, чтобы он тебя простил.
Астори прощается с Мелли — той уже пора на работу. В спальне по-прежнему темно и тихо. Астори поднимается, неверными шагами подходит к зеркалу и смотрит на себя — похудевшую, с запавшими кругами у близоруких глаз, сединой во вьющихся прядях и нервной дёрганной усмешкой сухих губ. Стоит. Смотрит.
— Ты в заднице, девочка, — произносит она наконец, — и ты сама в этом виновата.
Ей надо лечь спать, Мелли права… как права и в том, что стоит прекратить прятаться от проблем на дне бокала с ториком. Она всё ещё королева. Она всё ещё Астори Арвейн. Она придумает, как справиться с навалившимся грузом… она обязана.
Астори вздыхает и включает светильник.
========== 8.2 ==========
— Эйсли, куда ты дела пульт? — громко спрашивает Тадеуш, наклоняясь и заглядывая в тумбочку. Проверяет одну полку за другой. Они наполнены всяческим барахлом, которому не нашлось места в апартаментах на Ореховой улице: старыми студенческими димпломами, записными книжками, монетками, открытками и распечатанными конвертами. Раз в полгода Тадеуш проводит в квартире ревизию и отвозит ненужный, но милый сердцу хлам в премьерское поместье, находящееся неподалёку от Метерлинка. Сам по себе этот холодный и просторный дом не слишком нравится Тадеушу — в нём пустовато и неуютно. Это не жилое помещение, а памятник былым премьер-министрам. Тадеуш кажется себе маленьким и незначительным в этом сгустке прошлого, наполненном топотом чужих ботинок по паркету и скрипом перьев.
Не только у Серебряного дворца есть свои призраки.
Если уж быть до конца честным, он никогда не питал особенно тёплых чувств и к квартире на Ореховой. Всё это — не его, а чьё-то, безликое и неприветливое, которое принадлежало десяткам министров до него и будет принадлежать десяткам министров после. Если, разумеется, Мастер смилостивится над ними и сохранит Эглерт… и королеву.
Тадеуш вздыхает и вытаскивает запылённую почётную грамоту за окончание школы с отличием. Отец очень хвалил его тогда… и мама позвонила, поздравила, звала в гости на лето… Он задумчиво улыбается, стирает пальцем налёт пыли со стекла. Прошло почти двадцать лет. Ему уже тридцать пять, он дважды премьер-министр, родители мертвы, а у него нет ни жены, ни детей. Нет семьи. Только Эйсли…
— Ау! Ты меня слышишь, детка? — повышает он голос. Если она опять поёт в душе, он её до ужина не докричится — не девочка, а какое-то водоплавающее.
— Да не знаю я, Тедди! — недовольно отзывается сестра с первого этажа. — Я его съела, по-твоему?
— С тебя станется. — Тадеуш останавливается посреди комнаты, упирает руки в боки и шумно выдыхает.
— Ну поищи в тумбочке…
— Уже.
— На столе…
— Уже.
— Под столом?
— У-же.
— В кресле?..
— Уже!
Раздражённая Эйсли ураганом врывается в двери, ожесточённо дожёвывая бутерброд; один наушник сиротливо болтается около усыпанного блёстками ремня, розовая майка помялась, на ногах — шорты и гольфы, на плечах — вязаная шаль.
— Ты совершенно невозможен! Ищи на диване, если его и там не окажется, значит, я его залила шоколадной пастой и съела!
Тадеуш скептически фыркает и опускается на диван. Пульт находится прямо за подушкой. Гордая своей победой Эйсли торжественно спускается вниз, и Тадеуш остаётся один на один с телевизором и обеденными новостями; вытягивается, закидывая ногу на ногу, тонет в небрежно расстёгнутом воротнике домашней рубашки, устраивается поудобнее с миской картофельных хлопьев и отчаянно пытается расслабиться. Возможно, для этого следовало включить наивный сентиментальный фильм о пути к мечте, где много песен и всё кончается хорошо, но он не помнит, когда в последний раз добровольно смотрел что-то ненавязчивое и банальное. Одни новости, новости, новости…
Тадеуш думает, что ему пора впустить в жизнь свежую струю.
Они с Астори толком и не поговорили после той последней ссоры: она очевидно искала примирения, он избегал её, используя любимую тактику Астори — прятаться за ширмой из официальных фраз и деловой отстранённости. Он умеет учиться. Её извиняющиеся взгляды преследовали его по пятам и жгли спину, но Тадеуш решил твёрдо: он больше так не может. Если Астори считает, что поманит его пальцем и он прибежит, как верный пёс, она глубоко заблуждается.
Какая к чёрту разница, что он испытывает к ней, если она осознанно пошла против всего, что было ему дорого?
Тадеуш взял отгул на несколько дней и уехал с Эйсли за город — вернее, сбежал от Астори, с поля боя, в которое превратились их вывернутые наизнанку отношения. Тадеушу хотелось бы назвать это стратегическим отступлением, но это было просто бегство. Ему необходим перерыв.