И мир меняется — или меняются представления Астори о мире и о том, как он должен работать: медленно, постепенно, но неуклонно.
— Да, солнце? — мягко спрашивает Гермион, и Астори слегка вздрагивает. Отводит прядь со лба.
— П-привет, папа… Как дела? Всё в порядке?
— Более чем, моя дорогая. Я виделся с адвокатами вчера. Слушание в Верховной комиссии состоится в начале осени, и они надеются на успех.
— Это отличные новости. А как твоё самочувствие?
— Великолепно. — В голосе отца слышатся тревожно-вопросительные нотки. — А как ты? Золотце, мне кажется, что ты чем-то… обеспокоена… что-то стряслось?
Астори облизывает губы и вымученно улыбается, встряхивая головой.
— Не то чтобы… папа… папа, ты любишь меня?
— Разумеется, родная. — Гермион звучит удивлённо. — Больше всего на свете. Конечно. Но почему ты?..
— А ты, — она всхлипывающе глотает воздух, стискивая кулаки, — ты гордишься мной?
Отец молчит несколько мгновений. Затем — с изумлением и жаром:
— Естественно, милая. Даже не смей в этом сомневаться.
— А за что?.. За что — и гордишься, и любишь?
Она закрывает глаза, и ей чудится, что отец здесь, рядом — берёт её за руку, касается щеки.
— За то, что ты моя дочь, — твёрдо раздаётся в трубке. — Слышишь, Астори? Моя самая лучшая девочка. Я люблю тебя и горжусь тобой, и всегда любил и гордился. И всегда буду.
— Спасибо, пап. — Астори выпрямляет усталую спину. — Я хотела… я очень хотела, чтобы… спасибо. Мне легче. Я тоже тебя люблю и… и, наверно… наверно, прощаю. Я не знаю, как это делается, я не уверена, но Иарам говорила, нужно попытаться. Думаешь, у меня получится? Я должна что-то… ощущить, когда это произойдёт? Я так хочу простить тебя… и себя.
— Солнышко, что с тобой? — взволнованно произносит Гермион. — Я боюсь за тебя… в чём дело?
— Всё хорошо, пап. — Астори выдыхает. — Я не так часто совершала правильные поступки в своей жизни… самое время начать.
Парад проходит без сучка и задоринки: недаром репетировали почти год. Пасмурно светит солнце сквозь пелену низких туч. Резвеваются красные флаги Эглерта. Облачённая в белую с золотом военную форму Астори восседает на вышколенной Изюминке и ведёт за собой несколько колонн — в конце площади её ожидает на автомобиле Тадеуш. Она объезжает войска, осторожно подталкивая лошадь носком сапог; позванивают шпоры; Астори кивком отвечает на громовые приветствия солдат, отдаёт честь и наконец вытаскивает из ножен слабо звякнувший меч, сверкающий в косых скользящих лучах. Кисть затекает от непривычной тяжести.
Потом эту кисть почтительно целует Тадеуш на глазах всего мира — десятки телекамер внимательно следят за каждым их движением. Астори ощущает короткое прикосновение его губ к пальцам. Ощущает дыхание на коже. Взгляд на своей щеке. И не позволяет себе ни на миг забыть о стене, разделяющей их, о том, что она его любит… и должна сделать так, как будет лучше для него. Освободить наконец себя и Тадеуша от этого груза.
Она приняла решение.
Астори произносит долгую речь с балкона: о единстве и свободе, о выборе и благородстве, о том, что в тяжёлые времена у народа страны — одно сердце, о том, что монарх обязан прислушиваться к людям, что традиции скрепляют общество и так далее, тому подобное. Она физически ощущает, как её слова взбудоражили слушателей. Стоящий рядом Тадеуш поражённо и радостно молчит. И боится поверить. Но Астори делает это для него, для себя и для Эглерта, который причинил ей достаточно страданий — как и она ему, впрочем.
Но в любой войне кто-то должен остановиться первым. А это… это была непрекращающаяся безжалостная война с самого начала её правления, все восемь лет. И Астори устала от неё.
Она не сдаётся — она отходит в сторону, потому что наконец-то поняла: победит ли она Север или нет, это не принесёт ей удовлетворения, не заглушит сосущую боль, не излечит давние раны. Это будет всего лишь ещё одним шагом в пустоту.
Астори устала и хочет покоя, но для начала надо исправить то, что натворила.
На очередной аудиенции, когда Тадеуш в третий раз пересмотрел содержимое неизменой кожаной папки и уже поднялся с кресла, собираясь уходить, Астори окликает его:
— Постойте, господин премьер-министр.
Тадеуш выжидательно замирает. Зелёные глаза настораживаются. Астори встаёт и подходит к нему, расправляя плечи и сглатывая; обоняние щекочет аромает его одеколона — мирт и верба.
— Я хочу… кое о чём поговорить с вами.
Тадеуш приподнимает брови в немом вопросе.
— Я прошу вас помочь мне… в последний раз. — Астори сцепляет пальцы и вздыхает. — Я сделала много ошибок, которые стали нашими общими проблемами. И я… признаю свою вину. Искренне. Пожалуйста, помогите мне… всё исправить. Я готова слушаться вас.
— Неужели, Ваше Величество? — тихо переспрашивает Тадеуш. В его глазах что-то неярко и любопытно вспыхивает. — В самом деле?
— Да, — кивает Астори. — Мне давно следовало, но… вы поможете?
Тадеуш шагает к ней и смотрит странно и пристально.
— Помогу, Ваше Величество. Если вы… — Его пальцы как-то нечаянно, быстро, внезапно и до боли правильно обхватывают её запястье. Их взгляды пересекаются и звенят, Астори смотрит в лицо Тадеуша, и он наклоняется к ней. — Если вы и впрямь будете слушаться меня. Покоряться. Подчиняться. Исполнять всё, что я вам скажу.
К горлу подступает комок, и ноги слабеют. Они не должны — не должны, Астори знает, помнит, но что-то подталкивает её изнутри ближе и теснее, и она на секунду прикрывает веки. И не думает. Всего секунду, ведь она может её себе позволить, эту секунду, правда? Она может и хочет. Потому что Тадеуш… хочет тоже, она чувствует, они всегда чувствовали друг друга.
— Вы отмените чрезвычайное положение на Севере… и извинитесь перед северянами. Вам ясно, Ваше Величество?
— Да, господин премьер-министр.
И наваждение изсчезает: она высвобождает руку, отстраняется и улыбается ему, не вполне пришедшему в себя. Тадеуш моргает. Кажется, не понимает… не понимает.
Астори помнит о том, что любит его и не в силах сделать его счастливым, и поэтому обязана отпустить его. У него есть подружка. Так, наверно, лучше — Астори не уверена.
Но после ночи в храме она ощущает себя найденной и нашедшей. Она видит дорогу, по которой должна пройти до конца — а там, за горизонтом, будет покой. Она спасёт то, что ещё возможно спасти, не даст Эглерту разрушиться… и потом оставит его. Вызволит отца из тюрьмы и будет воспитывать детей. Станет мамой и дочерью.
Неважно, хорошей или нет. К чёрту.
Астори снова знает, что делать и куда идти, и ей от этого свободнее; конечно, ей не хочется расставаться с Тадеушем, она любит его и осознаёт это так ясно, что в голове звенит; любит, желает, хочет… но нет, нельзя, не надо. Она сломает ему жизнь — уже едва не сломала.
Это решение далось ей куда труднее прочих. Но Астори обязана поступить правильно… даже если от этого не станет легче.
Через неделю они проводят пресс-конференцию. Перед началом Астори и Тадеуш встречаются в отдельном кабинете словно невзначай, оглядывают друг друга, подбадривающе кивают.
— Будут какие-нибудь указания насчёт того, что мне отвечать? — осведомляется Астори, поправляя перчатку на левой руке. Тадеуш чешет в затылке.
— Полагаю, нет. Вы всегда хорошо справлялись. Не забудьте только упомянуть о Севере.
Она не забывает: улыбается репортёрам, аккуратно и вежливо поясняет проблему северных провинций, обещает, что режим ЧП снимут до конца года, потому что горы освобождены от террористов и мятежные настроения улеглись, а также приносит извинения за доставленные северянам неудобства. Тадеуш слушает. Он доволен.
Астори нравится делать ему хорошо. Она бы сделала ещё, если бы он ей позволил… и если бы она позволила себе.
Они поочерёдно отвечают на вопросы журналистов, и Астори дополняет Тадеуша, Тадеуш перебивает Астори — им пора бы отучиться договаривать фразы друг за другом, но куда уж там. Они улыбаются, изредка переглядываясь. И вот — новый провокационный вопрос, для вида — о политике, но на деле — об их связи.