— Это в Эноскадэ написано?
— Не знаю, — простодушно сознаётся Иарам. — На проповеди я читаю одни и те же страницы — там точно ничего такого нет, но я ни за что не ручаюсь.
Астори округляет глаза, забыв даже пережёвывать шоколад.
— Т-то есть… в-вы… сами это выдумываете?
— Не выдумываю, а домысливаю, — поправляет Иарам. — Объясняю. Не столь важно, что написано в Эноскадэ… её создавали четыре тысячи лет назад таспасийские жрецы, она безнадёжно устарела! Стареет мораль, дочь моя, и истины, и законы, но люди… они вечно обновляются — как змея, которая сбрасывает кожу и тем не менее остаётся собой. И есть человеческая память. И человеческая мудрость. Я верю в них.
Астори молчит и комкает обёртку от конфеты. Иарам отпивает свой чай.
— Пейте, дочь моя, а то остынет. Он вкусный.
С улицы доносится храп и ржание Изюминки; Астори со вздохом берётся за чашку, грея пальцы.
— И всё-таки я не понимаю, — безнадёжно тянет она. Иарам сжимает ей запястье.
— Всё хорошо, дочь моя: не понимать — это в порядке вещей. Это в человеческой природе. Ибо абсолютное знание, как и всё абсолютное, недоступно людям, а значит, мир непостижим, а значит, всегда останется место и время для вопросов… потому что спрашивать — тоже отличительная особенность людей.
Астори облизывает губы.
— Но если… если то, что внутри меня, не… не свобода, то… что это?
Иарам блаженно откидывается на спинку стула. Улыбается.
— Я полагаю, любовь: это величайшая из небесных истин и сладчайшее из земных наслаждений, и только она одна может дать иллюзию полноты и абсолюта. Ешьте мармелад, дочь моя. Попробуйте апельсиновый, я в восторге от него.
========== 10.3 ==========
Тадеуш знает: Астори солёная. И горячая. Она на вкус как вскипевшее море, необузданная, отчаянная, сумасшедшая, и в ней всего слишком, но этого не хватает и хочется больше и больше, хочется осушить это море до самого дна или захлебнуться в волнах. Астори словно горная лавина. Словно цунами. Словно разбуженный вулкан. Тадеушу кажется, что если он коснётся неё, то расплавится или рассыпется горсткой пепла — это же всё равно что поцеловать огонь или поймать губами порывистый океанский бриз. Она ускользающая и обжигающая. И он обожает её. Тадеуш знает, как расширяются её зрачки, когда она приходит в ярость, как горят тёмно-карие глаза — словно два кинжала — как напряжённо и часто она дышит, как торопливо облизывает губы, как сжимает до хруста кулаки… Астори вся — обнажённая сталь. Она пугает и притягивает.
Тадеуш расходится трещинками, точно стекло, когда она берёт его лицо в ладони и целует. Астори непокорная и горячая — но умеет быть покладистой и тёплой, если ему так нравится. Она спрашивает, как имено ему нравится, чего именно ему хочется. Тадеушу хочется изучать её губами и языком: изгиб упрямого рта, линию челюсти, чувствительную родинку за ухом, подбородок — всю, всю целиком от макушки до пяток, такую желанную и невозможную. Такую… принадлежащую ему. Это непривычно, от этой мысли, прежде запретной и пугающей, мурашки бегут между лопаток.
Его королева. Во всех смыслах — его.
Астори знает, как он млеет рядом с ней, — разумеется, знает, это сложно не заметить. Он кладёт голову ей на колени, пока она читает перед сном, и Астори гладит его по плечам, зарывается пальцами в тёмные с проседью волосы и ерошит кудряшки на виске. Её пальцы нежные и аккуратные. Конечно, они могут быть цепкими и настойчивыми, эти смуглые пальцы, но не сейчас и не здесь.
— Ты спишь, милый?
Тадеушу приходится мямлить что-то невразумительное в полудрёме, чтобы доказать, что он всё ещё бодрствует. Астори пахнет магнолией и лотосом. Он выучил этот запах наизусть, пока собирал его губами с её шеи, затылка и ключиц: сухой хрупкий аромат с ноткой ласкового азарта. О да, он знает такую Астори, похожую на мартовский прохладный рассвет. Тадеушу кажется, что он вообще слишком хорошо её знает, настолько хорошо, что мог бы вслепую нарисовать звёздную карту её тела.
— Как прошла свадьба Эйсли?
Она прошла отлично, Тадеуш был одновременно провожатым и свидетелем: сначала вёл Эйсли к алтарю, а затем вместе с Луменой и родителями Бена заверял таинство брака. Свадьба была нетрадиционной: никаких священников — только нотариус, никакого мёда, риса, голубей и роз. Впрочем, шорты невесты никого не смутили. Мастер знает, сколько Тадеуш воевал за нормальное свадебное платье, но Эйсли оказалась упорнее оппонентов в Совете: переспорить её так и не удалось. Но он не жалеет об этом. В конце концов, его сестрёнка счастлива, и Тадеушу точно известно, что уж кто-кто, а Бен, его старый приятель со времён Академии, позаботится об Эйсли — а это самое важное.
Конечно, ему… несколько одиноко. Эйсли окончательно поселилась у Бена, звонит по вечерам и изредка приезжает, но это… не то. На Ореховой пусто и тоскливо. Никто не разбрасывает вещи, не поёт часами в душе, не переводит месячные запасы сахара за неделю, и от этого так… скучно. Тадеуш отвык жить совсем без Эйсли. Она всегда ощущалась где-то рядом.
И от того он ещё охотнее проводит время с Астори во время их полуофициальных аудиенций по вторникам и пятницам. Они обсуждают референдум, сроки которого то и дело сдвигаются, но который обязательно должны провести не позже сентября, обсуждают неизменный кризис на Востоке, грядущий приезд дипломатов из Эльдевейса, запуск сверхскоростного поезда, а потом открывается бутылка, затем вторая, и неожиданно оказывается, что на часах уже полдесятого и они ничего не обсуждают, потому что говорить и целоваться одновременно жутко неудобно.
— Папа и дядя улетают завтра, — медленно говорит Астори, почёсывая его за ухом и снимая очки. — Я звонила им утром… ох. Это пойдёт папе на пользу.
Вместо ответа Тадеуш целует её колено. От Астори исходит привычный жар — она всегда такая, раскалённая, как печка… южанка. На её родине, в краю гор и моря, даже солнце светит в два раза ярче, и Тадеуш думает, что внутри Астори тоже запаяно маленькое солнышко, и его лучи потоками золота растворены в её бесстрашной бунтующей крови.
Тадеуш думает ещё и о том, что она такого в нём нашла. Он ведь… совсем другой: боится войны, избегает крайностей, предпочитает не влезать в открытые конфликты и везде ищет компромиссы. Он не несётся по прямой, а отыскивает запасные пути. Он весь — мягкие округлости, а не острые выпирающие углы. Косточка Астори на лодыжке такая же выпирающая, о да, и одновременно — округлая.
Тадеуш вспоминает себя в молодости. Он тогда не носил очки, а волосы, ещё не тронутые сединой, были лохматые и непослушно-вьющиеся. Он ходил на вечеринки. Пил газировку из стаканчиков — сейчас такую уже не продают. Заигрывал с девушками. Кажется — о Мастер — кажется, он даже смотрел глупые матугальские фильмы. Тадеушу чудится, будто это было сто, нет, двести, триста лет назад, не здесь и не с ним, а с кем-то посторонним в иной вселенной.
Интересно, Астори испытывает такие же ощущения, вспоминая о?..
В любом случае, в его прошлом — в определённой части прошлого — присутствовала Астори. Он видел её на телеэкранах, слышал её по радио, читал о ней в газетах. Она была всюду. Молодая жена принца, мать его детей… невыносимо. Тадеуш помнит, как это невыносимо, — наблюдать за ней на расстоянии и осознавать, что влюбляешься всё сильнее. Он увидел её впервые, когда эльдевейсийская делегация встречалась со штатом премьер-министра: Астори стояла в сторонке, молодая, смуглая, лучащаяся солнечной энергией… её невозможно было не заметить. Она стала его мечтой, он влюбился сначала даже не в неё, а в свою любовь к ней, в образ: красивая яркая иностранка, жена принца… Недосягаемая и оттого ещё более желанная. Почти двенадцать лет потребовалось ему, чтобы снять эти розовые очки; только когда Астори сначала разбила его сердце на кусочки, а потом собрала его заново, он понял, что любит её — именно её, упрямую вспыльчивую гордячку. Сумасшедшую. Взбалмошную. И — покорную ему, когда он этого захочет.
Они вдоволь помучили друг друга, но это прошло и закончилось. Всё на свете заканчивается.
Например, в конце весны Эйсли заканчивает университет. Отмечают втроём: она, Бен и Тадеуш; правда, потом сестра ускакивает к подружкам, пообещав вернуться к полуночи. Тадеуш и Бен засиживаются за бутылкой торика. Приятель рассказывает, что хочет упросить Лумену переехать к нему и Эйсли в столицу, так что дом Тадеуша в Наполи останется свободным; Тадеуша удивляет и приятно греет эта мысль. Значит, Эйсли будет рядом… значит, отцовский особняк будет принадлежать только ему. Разумеется, наследство они разделят поровну, но… этот дом многое значит для Тадеуша. Он любит его.