Всё в порядке, грубая честность (по Карнеги) почти всегда ставит в тупик и лишает аргументов. Она не играла – она просто жила своим образом. Похоже, порядок.
Однако нельзя слишком затягивать молчание – иначе чувство неловкости, стыда, и, возможно, возникающей жалости, сменится у него на чувство злости. На себя же – за эти самые стыд и жалость! – а затем эти эмоции будут перенесены на неё, автоматически, в целях самозащиты от уязвлённого самолюбия.
Вновь подняв на него не столь уже горящий, а скорее, умиротворённый взор, она совсем тихо произнесла:
– Благодарю вас ещё раз. – Снова вздох, но уже более оптимистичный (если только может быть оптимистичный вздох!).
– Да ладно уж… Пожалуйста! – смог наконец пробормотать временно выпущенный из-под гипнотического действия кобры-постановщицы спектакля, беззащитный воробей, – Вы тоже… меня простите за… э-э… недоверие. Сами понимаете – работа такая. Да и то сказать – слишком много разных… э… дел числится за вашей милостью, чтобы вот так, сразу, поверить в ваше искреннее раскаяние. Поневоле засомневаешься… – Ага, вот он уже, пусть неловко и криво, но улыбается.
Даже стыдно брать его именно в этот момент.
Но – надо. Тем более он так здорово ей подыгрывает. Она успокоила промелькнувшие угрызения совести обещанием сохранить ему жизнь и свободу – из образа выходить нельзя.
– Из того, что мне приписывают, – так же медленно, тихо и отрешённо, снова уведя взгляд в сторону и вверх, словно бы к небу, начала она, – лишь за ничтожную часть я действительно в ответе… – тут она вскинула кверху и вновь, словно внезапно обессилев, опустила руку с распятием, и позволила части рыданий (но – сдерживаемых) проскользнуть в голосе, – В ответе перед Богом и людьми. Но – нет…
Не это мне предстоит замаливать. Главная вина и беда моя не в этом. И его высокопреосвященство прекрасно об этом знает. Для того-то он и устроил весь этот заговор, чтобы я оказалась здесь, и он без помех вырвал у меня мою тайну! – обличающие и гневные ноты в её крепнущем голосе зазвучали уверенней, – Да! Все эти злодеяния на моей совести, но и на его – тоже!
Она как бы судорожно сглотнула душившую её слезу, и чуть патетичней продолжила:
– И я знаю, что его толкнуло на это: его непомерная алчность, его корыстолюбие! Его дикая жажда власти!.. О, я-то хорошо помню, как он на коленях умолял открыть ему мой секрет, ещё тогда, три года назад, до того, как всё это началось… – она замолчала, откинувшись назад, и закрыла лицо ладонями. Теперь она уже не сдерживала слёз, и они, блестя и капая на платье, потоком текли сквозь пальцы.
Но вставить хоть слово зрителю своего монолога она не дала, продолжив опять тихо:
– Да, глупо так говорить, да и не к месту всё это теперь… Только я понимаю, что ему было нужно. Ведь деньги, золото – это только средство…
Власть – вот цель, к которой все стремятся. Но без него – без золота! – ничего этого не добиться… Нет золота – нет силы, нет почестей, престижа, безнаказанности – всего того, к чему так стремится этот… да, этот низкий человек. И вот, надо же было такому случиться, что он узнал о моём… Так я должна была стать ключом к его восхождению. К его богатству. Этот мерзкий человек готов был погубить – да и погубил! (она горько усмехнулась сквозь слёзы) – меня и близких, чтобы вырвать страшную тайну, это несчастье и проклятие всей моей жизни: вырвать пытками, угрозами, шантажом – способ не имеет для такого человека значения!..
Но он просчитался!
Сейчас, пожалуй, хватит. Её бессвязная гневная речь должна быть покороче. Да и пора снова переходить к смирению и покаянию:
– Да, он просчитался… Он не узнал ничего…
Через три дня меня не станет, и весь его чудовищный, жестокий план не принесёт ему ни-че-го. Ибо моя страшная тайна умрёт вместе со мной. – она задумчиво покачала головой, – Как жаль! Мой дар принёс мне не богатство и радость, а только слёзы, горе и унижения! Я всё время думаю об этом…
Всё же, наверное, это произошло потому, что я всегда в первую очередь думала о себе. Только о себе. Мало, вернее – совсем не помогала другим, тем, кто действительно в этом нуждался… – теперь она говорила медленно, раздумчиво, как бы сама с собой, – Нет, я никому не помогала, даже когда могла. Вот это мне и предстоит замаливать – то, что я, дурочка, имея возможность накормить стольких голодных, и помочь стольким нуждающимся, думала только о роскоши, удовольствиях, и копила всё только для себя… Как глупо…
Она замолчала, не смея показать партнёру, как нужна ей сейчас его реплика, его вопрос – для логического завершения монолога-фарса. Длинновато получилось. Но так и должно было быть – ведь она не подготавливала специально слов: они лились сами, её была только основная идея.