Не прошло и десяти секунд, как в этой калитке открылось окошко, в которое высунулось сердитое бородатое мужское лицо. Не давая незнакомцу вылить поток явно нехороших слов из открывшегося уже рта, она, повысив голос, не терпящим возражений тоном, приказала:
– Немедленно открывай!
Рот закрылся, зато выпучились глаза. Её, несомненно, узнали, несмотря на маскарад – скорее всего, по голосу. Моментально окошко захлопнулось, и загремели засовы.
Створка ворот легко отъехала в сторону, и Пулен, повинуясь её приказу, въехал во двор.
Последовав за ним, она повернулась к открывшему – крепкому, довольно симпатичному мужчине, с виду лет сорока пяти, одетому почти как солдат, только без полос на камзоле. Взгляд, в котором ещё сквозило удивление, был умным и настороженным.
– Запри ворота, и не открывай больше никому, хотя бы сюда ломилась вся армия королевства! И никого на улицу тоже не выпускай – без моего приказа!
– Слушаюсь, сударыня! – точно, её узнали. Голос серьёзный и радостный.
Ворота оказались почти мгновенно захлопнуты, и он загремел засовами, которых, судя по всему, имелось много – и претяжёлых. (а времена-то, похоже, неспокойные…)
Вот она и «дома».
Из бокового крыла, кажется, недавно пристроенного к дому, выскочила невысокая женщина, тоже лет сорока пяти, и кинулась прямо к ней. Вид у женщины был… своеобразный: она то ли смеялась, то ли плакала.
Тут же выяснилось, что она делала и то и другое одновременно:
– Господи-Иисусе, сударыня! Да вы ли это? Вы-вы! Да что же это делается -то!.. А я голос услыхала, думаю – не может быть! Матерь Божья, а уж я-то по вас все глаза повыплакала! Вот радость-то! Да как же… Как же вы здесь-то оказались?! Что случилось? Неужто его Величество вас помиловал?!.. Ведь суд-то этот – чтоб этим скотам всем провалиться… они хуже бандитов! Ах, Матерь Божья, Пресвятая Богородица! Вот матушка-то ваша обрадуется! – буквально уливаясь слезами, но улыбаясь, женщина заключила, наконец, в объятия слезшую, наконец, с коня Катарину, и вертела её во все стороны неожиданно сильными руками, то кидаясь к ней на грудь, (так как была почти на голову ниже), то отстраняя её, чтоб взглянуть искрящимися глазами на всю неё – сверху донизу.
– Но что же это с вами, сударыня?! Почему вы так одеты? Ведь это не положено вашей милости! Ох, сударыня, да что же случилось-то?! Уж вы бы…
– Хватит! – решительно пресекла Катарина поток вопросов и причитаний, – Вот, подержи коня! – передав ей уздечку, которую ещё не выпускала из рук, она глубоко вздохнула, отгоняя нахлынувшие было эмоции. Некогда!
В наступившей тишине, она произнесла, стараясь говорить мягко, но убедительно:
– Я тоже ужасно рада видеть тебя! И я рада тому, что я здесь, и жива. Ты хочешь, чтобы я и дальше была жива? – она подождала, пока в заплаканных глазах радость сменилась испугом – значит, смысл её слов дошёл до женщины – и продолжила, – Времени терять нельзя! Помоги мне!
– Так вы, сударыня… Вы…
– Ну да, я сбежала! – она произнесла это шепотом, – Теперь я – беглая преступница. Ты поможешь мне?
К чести женщины, которую Катарина видела в первый раз в жизни, нужно сказать, что та не колебалась ни одного мгновения, шире распахнув глаза, и быстро закивав:
– И она еще спрашивает! Да, да, да! Всё, что смогу! Всё, что вы скажете!.. Да как же я не помогу своей Беллочке, кровинушке своей ненаглядной! Господи, да я за вас, сударыня, душу свою отдам, а если надо будет, и глотку кому-нибудь перегрызу!
Уж не кормилица ли это Катарины-Изабеллы?! Или няня?
Это было бы прекрасно. С одной стороны. С другой – уж она-то точно сможет понять, кто перед ней на самом деле. Но это – дело будущего. Сейчас главное – мать!
– Спасибо, няня! – она тряхнула головой, отгоняя непрошенную слезу, и концентрируясь, – Тогда распорядись скорей, чтобы приготовили четырёх свежих коней, а этих, – она кивнула на взмыленных животных, – нужно немедленно куда-нибудь убрать, продать, или ещё что… Чтоб их здесь не было!.. Если через полчаса я не уеду отсюда, меня могут догнать и снова схватить!
– Пулен! – повернулась она к своему невольному соучастнику, всё это время с тем же отсутствующим видом сидевшем на коне посреди двора, – Слезай с коня, и отведи коней в конюшню! – покажи ему, – обернулась она снова к своей предполагаемой кормилице, – а потом покорми его и своди в туалет. Нет, не удивляйся, он будет слушаться тебя, словно малый ребёнок – что прикажешь, то и сделает. – она кивнула в ответ на немой вопрос. – Он будет слушаться! И помни: через полчаса он должен быть готов ехать дальше, и ехать далеко.
– Пулен! – она вновь обращалась к нему с повелительными интонациями, как бы показывая няне, как это делать, – Во всём слушайся эту женщину! Что прикажет – выполняй! Ты понял? – да, он понял. При звуке безжизненного голоса няня удивлённо сморщилась, однако ничего больше не спросила. Удивительно. Но – молодец.