Дульсе о комфорте не думала совсем.
Она приобретала каждую вещицу ради нее самой — для нее дом был не единым целым, а скорее музеем, коллекцией.
Увидела как-то на распродаже старинное бюро со множеством мелких ящичков, явных и потайных — и была очарована его таинственным характером. Тут же не задумываясь купила и поставила в кабинет Жан-Пьера.
«Как хорошо ему будет работаться за таким бюро! — думала она. — В ящички он разложит свои ручки, карандаши, скрепки и ластики, а вот эта выдвижная емкость как раз подойдет для дискет».
А то, что Жан-Пьер работал на компьютере и вид современного аппарата никак не будет вязаться со старинным потемневшим резным деревом, ее ничуть не заботило.
А вот стулья из гнутых металлических трубок остро модернистского дизайна. Это любимцы Дульсе — угловатые, асимметричные. Они стоят в столовой и как-то странно контрастируют со скатертью из изысканных брабантских кружев, складками ниспадающей с круглого обеденного стола.
Каким-то образом сюда же затесался вместо торшера гигантский медный индийский подсвечник в виде пузатого шестирукого Шивы.
А на шею Шивы надето африканское ритуальное ожерелье из крупных перламутровых раковин.
Множество разномастных светильников — вверху, внизу, справа, слева. Дульсе любила, чтобы освещение варьировалось в зависимости от настроения.
Под потолком — какая-то странная конструктивистская люстра. Похоже, что она собрана из консервных банок и металлической стружки. Какой-то набор конусов и цилиндров, в которые вкручиваются лампочки.
Из стены торчит причудливое деревянное бра, вырезанное не то из отполированной коряги, не то из узловатого корня какого-то неведомого дерева.
Зато на столе — светильник из чугунного литья в виде античной обнаженной нимфы.
Как-то, гостя у Дульсе во время очередной поездки Лус, маленькая Розита простудилась, и Пабло принес сюда лампу синего света, чтобы прогревать ребенку горлышко. Теперь и этот медицинский прибор использовался в качестве ночника.
Казалось странным, что Дульсе, по натуре такая цельная, в вещах предпочитала такое дробление и разнобой.
Не было ли это симптомом начальной стадии распада личности, не могло ли это быть сигналом тревоги?
Пабло часто размышлял об этом. Ведь Дульсе была художницей, а картина, которая представала взору всякого, кто входил в ее дом, граничила с безвкусицей.
Зато маленькая Розита просто обожала квартиру тети Дульсе. Здесь было столько таинственного и загадочного. Открой какую-нибудь дверцу шкафа — и тут же наткнешься на великолепное сокровище. Недавно, например, девочка случайно, обнаружила китайскую чашку, о которой Дульсе вовсе позабыла. На первый взгляд чашка как чашка, а нальешь в нее воды — и внутри появляются золотые рыбки.
А один раз тетя Дульсе попросила Розиту помочь:
— Будь добра, принеси пуговицы вон из той серебряной шкатулки!
Девочка открыла шкатулку — и оттуда раздалась музыка! Восторгам не было конца.
К тому же Розите безумно нравилось, что тетя Дульсе не заставляет соблюдать порядок, а разрешает брать, что захочется и передвигать как понравится. Какое несравненное удовольствие построить себе шалаш из багетов, в которые оправляют картины, а «крышу» покрыть вышитым шелковым покрывалом! И, главное, обедать не за столом, как положено, а прямо там, внутри, поставив тарелку на пол!
Короче говоря, девочка любила и тетю Дульсе, и ее необычный дом.
Но на этот раз все было иначе.
Дульсе радушно распахнула им дверь. Она была, как всегда, в своих вечных джинсах, в просторной длинной футболке и шлепанцах.
— Кто к нам пришел! — воскликнула она и присела на корточки, протягивая руки к своей маленькой племяннице, чтобы обнять ее.
Но Розита обниматься не пожелала.
Не говоря ни слова, она обошла тетю и мрачно прошествовала вглубь квартиры.
Взрослые, переглянувшись, последовали за ней.
Она прошла прямиком к лестнице, ведущей наверх, в мастерскую.
Дульсе в это время работала над большим абстрактным полотном. Огромный холст вертикально-вытянутого формата был закреплен прямо на стене, от пола до потолка. Над верхней частью картины Дульсе трудилась, стоя на стремянке.
— Вот так Микеланджело расписывал потолок Сикстинской капеллы, — шутила она.
Розита направилась прямиком к стремянке.
Пыхтя от напряжения, она по-обезьяньи вскарабкалась по деревянным ступенькам и уселась на верхней площадке, повернувшись ко всем спиной.