Замедлив шаги у входа, она быстро перекрестилась.
Неожиданно ей вспомнился Парижский собор Нотр-Дам... Его величественная громада была полным контрастом здешнёй крохотной базилике. Парижский собор подавлял своим величием, а в приход падре Игнасио она вступала, словно под своды родного с детства дома.
Подслеповатые глаза отца Игнасио лучились мягким пониманием и безмерной добротой.
— Я к вам за советом, святой отец...
Дульсе опустилась на колени и поцеловала сморщенную старческую руку, которой падре Игнасио благословил ее.
— Слушаю тебя, дитя мое.
— Я грешна. Очень грешна, — забормотала быстро Дульсе. — В мыслях своих я отказываюсь от священного дара жизни и призываю смерть. Я посмела возроптать на Господа за уготованную мне судьбу. Я не хочу такой жизни, падре.
Страдания даются нам, дабы укрепить нашу веру и мужество. И только с честью прошедший тяжелое испытание будет отмечен милостью Господней — тихо сказал отец Игнасио.
— Но за что же мне послано это испытание? Ах, падре, мои страдания невыносимы! Не только физический недуг, но и моральную, душевную боль послали мне небеса. Скажите, падре, за что?
Она с мольбой подняла на него глаза.
— Почему мне отказано в том, что составляет истинное счастье любой женщины? Да, Святая Дева принесла своего ребенка в жертву во искупление грехов человеческих... Но ведь она имела ребенка! А почему мне она не дает?
— Не ропщи и не обижайся, — кротко сказал падре Игнасио. — Лучше попроси хорошенько. Только искренне и с открытым сердцем. И я тоже помолюсь за тебя, дитя мое Может, Святая Дева прислушается к моей просьбе
— Именно об этом я хотела просить вас, святой отец. — Дульсе умоляюще сжала руки, глядя ему прямо в глаза. — Вы ведь неизмеримо ближе к Деве, чем я. К вашей молитве она прислушается быстрее.
— Пойдем со мной, дитя, — сказал падре Игнасио
Он тяжело поднялся и подвел Дульсе к изображению Мадонны Гваделупской. Ее вырезанное из дерева скромное позолоченное изваяние стояло в глубине простой каменной ниши. Казалось, что мадонна смотрит пристально из-под опущенных век на каждого, кто приближается к ее подножию.
Дульсе припала губами к краю деревянной сандалии, выступающей из-под складок ниспадающей туники.
— Святая Дева Гваделупская, — едва слышно зашептала она. — Выслушай мою просьбу. Мне больше некого просить. Ты единственная моя надежда...
Рядом с ней, стоя на коленях, бесшумно шевелил губами падре Игнасио. Он просил Деву сжалиться над Дульсе и даровать ей младенца.
Дульсе горячо шептала слова молитвы, пытливо вглядываясь в деревянное лицо изваяния. Губы мадонны были скорбно сжаты. Грациозная шея была чуть изогнута, и Дульсе увидела искусно замазанную трещину в рассохшемся дереве. И облупившуюся позолоту на подбородке, и отполированные множеством рук до черноты складки одеяния...
«Сколько же людей приходили сюда просить ее милости, — подумала она. — Интересно, скольким она сумела помочь?»
Почему-то у нее не было уверенности, что Святая Дева слышит ее...
Все оказалось далеко не так просто, как выглядело на ранчо Гуатьерресов. Во-первых, оказалось, что Сорайда недавно совершенно удалилась от дел, и всем в «Твоем реванше» ведал управляющий — бойкий и деловой парень в белом костюме с красным цветком в петлице. Он наотрез отказался сообщить Рохелио и Исабель, где сейчас живет и чем занимается бывшая хозяйка ночного заведения.
— Донья Сорайда вряд ли будет довольна, если я буду раскрывать перед каждым встречным ее секреты, улыбнулся управляющий, обнажив два ряда белых зубов. — Да и новому хозяину также. У них с ней такой маленький уговор. С вашего позволения, сеньоры. — И он, повернувшись к ним спиной, немедленно принялся распекать кого-то из официантов за нерасторопность.
Исабель огляделась.
— Здесь ничего не меняется, — прошептала она. — Сколько лет я не переступала этого порога, погоди... десять, нет, чуть меньше.
Рохелио, который, в отличие от своего брата, никогда в жизни не любил подобные заведения, был здесь всего один раз — его когда-то затащил сюда Рикардо. Но сейчас ему было не до ностальгических воспоминаний. Он был очень опечален и раздосадован тем, что порвалась та единственная ниточка, которая могла бы привести к разгадке. И сейчас он не оглядывался по сторонам, а стоял, сжимая кулаки в бессильном отчаянии.
— Что делать, Исабель? — наконец проговорил он.
— Знаешь, давай сядем, — вдруг предложила та, хотя еще пять минут назад эта идея показалась бы ей странной — Давай сядем, выпьем кофе или чего-нибудь покрепче и успокоимся. Может быть, тогда нам что-нибудь придет в голову.