Вот так и она, Лус Линарес, теперь Лус Костанеда, чаше всего оказывается лишней в этой жизни. Если она исчезнет почти никто и не заметит. Лишь газеты поместят некролог на последней странице, посвященной новостям культуры: «Безвременная кончина знаменитой певицы».
Лус представила себе, как Жан-Пьер сидит за своим компьютером, сочиняя отчет о ее похоронах, который должен пойти в вечерний номер.
— Дульсита, — советуется он с женой. — Как лучше написать: «она была несравненной» или «она была неподражаемой»?
А Дульсе отвечает, захлебываясь слезами:
— Какой ты бесчувственный! Что значит «несравненная» или «неподражаемая»? Лусита была просто лучше всех, понимаешь, лучше всех!
Густой бархатистый голос прервал ее горестные, болезненные фантазии.
— Вам плохо? — сочувственно спрашивал ее сосед по самолету. Негр говорил по-испански с характерным пришептывающим португальским акцентом.
Лус вздрогнула.
Только теперь она заметила, что все ее лицо залито слезами.
Сосед заботливо протягивал ей белоснежный носовой платок. Странно смотрелся этот кипенно-белый кусочек ткани в огромной черной ручище.
— Спасибо, — сказала Лус. — У меня есть свой.
Она стала лихорадочно рыться в сумочке, пристыженная тем, что выставила напоказ свою слабость. Под руку попадалось все что угодно: помада, ключи, авиабилеты, маленький хрустальный флакончик духов, фотография новорожденной Розиты, но только не платок.
«Вечно так, — с досадой подумала Лус. — Что не надо — всегда под рукой, а нужного никогда не найдешь».
Сосед наблюдал за ее поисками с легкой доброй иронией. Платок он продолжал держать в протянутой руке, не торопясь его спрятать.
Наконец Лус, отчаявшись, колени, сердито опустила сумочку на колени.
Оставаться в таком заплаканном виде было немыслимо, и она была вынуждена воспользоваться услугами попутчика.
— Благодарю вас, — кивнула она и взяла у негра кусочек тонкого батиста. Развернула и целиком приложила к лицу, как привыкла накладывать косметическую салфетку.
На белом квадратике отпечатались тушь для ресниц, румяна, помада.
Сосед засмеялся:
— Это ваш портрет. Разрешите, я сохраню его на память? Он будет напоминать мне о приятном путешествии.
Пока Лус растерянно соображала, что ответить, он расстегнул пряжки своего дипломата, раскрыл первую попавшуюся книгу в бумажной обложке большого формата и бережно вложил изукрашенный косметикой платок между страниц.
Лус невольно проследила взглядом за его руками.
К своему изумлению, она увидела, что книжка, которую он раскрыл, была не чем иным, как... нотами!
И, хотя ей совершенно не хотелось общаться, она посмотрела на своего попутчика с гораздо большим интересом, чем прежде. К тому же ее тронула его забота, подоспевшая так вовремя.
Соседу же, напротив, не терпелось завязать разговор.
— Извините меня за бестактность, сеньора, — вежливо осведомился он. — Но скажите, вы, наверное, летите в Вену на похороны?
«Как стыдно, — подумала Лус. — Я веду себя так, будто у меня кто-то умер. Истеричка. Наверно, Пабло прав, утверждая, что мне надо подлечить нервы».
Она взяла себя в руки и через силу улыбнулась:
— О нет. Совсем напротив. Я лечу в Вену петь.
Сосед удивился:
— Петь?!
Его выпуклые глаза вспыхнули еще большей заинтересованностью:
— Вы умеете петь?
— Немножко, — с лукавой скромностью отозвалась Лус.
Теперь она вновь была в своем привычном амплуа: неотразимая красавица, которая кокетничает с мужчиной в этой. В роли она чувствовала себя защищенной и неуязвимой. До тех пор, пока это не переходило границ легкого флирта! Но, разумеется, в салоне самолета ничего, кроме словесного ухаживания, быть не могло, и потому ситуация ее вполне устраивала.
Чернокожий сосед окинул взглядом всю ее хрупкую фигурку, что-то прикидывая в уме.
Наконец он высказал свою догадку:
— Эстрада?
Лус отрицательно покачала головой.
Сосед сделал еще одну попытку:
— Оперетта?
Лус опровергла и это предположение:
— Опять не угадали.
Попутчик развел руками:
— Что же тогда? — Лус скромно опустила ресницы:
— Опера.
Негр так и подскочил на своем месте. От неожиданности его черные глаза навыкате стали еще более выпуклыми.