Она посмотрела на часы. Семь тридцать. Изобель уже поднимается наверх. Послышалось скрипение ступенек, шарканье старушечьих ног на лестничной площадке, затем беглый стук. Дверь отворилась, и служанка вошла, неся неизменный утренний стакан горячей воды, в котором плавал кружочек лимона. Зря она цепляется за эту старую традицию, Лавиния прекрасно могла обойтись без этого; но Изобель сорок лет подавала ей по утрам горячую воду с лимоном и не собиралась нарушать раз и навсегда заведенный порядок.
– Доброе утро. Холодновато сегодня, – произнесла она, расчистила место на столике и поставила поднос. Пальцы у нее были корявые, красные, суставы раздулись от артрита; поверх синего бумажного платья надет фартук с нагрудником. В былые времена она еще надевала нелепый пышный чепец из белого хлопка, однако Лавиния убедила ее отказаться от этой эмблемы лакейского звания, и без него Изобель выглядела намного лучше, являя напоказ свои седые курчавые волосы, собранные сзади в небольшой пучок, заколотый громадными черными шпильками.
– А, благодарю, Изобель.
Служанка закрыла окно; стекла заглушили песню дрозда. На ногах у нее были черные чулки, над поношенными туфлями с ремешком и пряжкой виднелись распухшие щиколотки. Ей бы самой сейчас лежать в постели и принимать от кого-нибудь на подносе теплое, успокаивающее питье. «Неужели, – думала Лавиния, – мне так никогда и не избавиться от чувства вины перед Изобель?»
Охваченная внезапным побуждением, она проговорила:
– Надеюсь, тебе не придется сегодня слишком тяжко. Может быть, нам вообще отказаться от этих званых обедов?
– Ой, только не начинайте все заново! – Словно страшась остаться без дела, Изобель нервными, торопливыми движениями стала поправлять портьеры. – Рановато же вы меня хороните!
– У меня этого и в мыслях нет! Просто я хочу быть уверенной, что ты не вымотаешься до потери сознания.
Изобель издала фыркающий смешок:
– Не дождетесь! Так или иначе половина дела уже сделана. Стол я накрыла вчера вечером, когда вы ужинали, да и овощи уже готовы. Брюссельская капуста. Ее чуть тронуло морозцем – похрустывает! Теперь надо приниматься за суфле. Эта Лавди без суфле не может.
– Ты ее балуешь, Изобель, балуешь, как и все остальные.
Изобель хмыкнула:
– Все они избалованы, дети Кэри-Льюисов, если хотите знать мое мнение, но это как-то не портит им характер. – Она наклонилась и подняла упавший со стула тонкий шерстяной халат Лавинии. – И я никогда не понимала, зачем они отправили Лавди в эту школу… Какой прок обзаводиться детьми, если отправляешь их из дома на край света?
– Видимо, они считают, что это ей только на пользу. Как бы там ни было, дело уже сделано, и девочка, похоже, прижилась в «Святой Урсуле».
– Хороший знак, что она привезла домой подругу. Если она заводит там друзей, значит ей не так уж плохо.
– Да, ты права. Но мы не должны забывать, что это нас не касается.
– Пусть так; но ведь нам не запретят иметь свое мнение? – Высказав свою точку зрения, Изобель двинулась к выходу. – Пожарить яичницу на завтрак?
– Спасибо, Изобель, дорогая, это было бы замечательно.
Служанка ушла. Звук ее шагов становился все слабее, по мере того как она осторожно спускалась по крутой лестнице. Лавиния представила себе, как она, держась за перила, шаг за шагом преодолевает ступени. Нет, избавиться от чувства вины не удастся никогда, но что делать? Ничего не поделаешь. Выпив свою лимонную воду, она стала думать о предстоящем обеде и решила, что наденет новое голубое платье.
По тому, как вела себя Лавди на следующее утро, стало совершенно ясно, что двоюродная бабушка Лавиния – одна из немногих людей (а может быть, и единственная), кто способен как-то повлиять на эту взбалмошную девчонку. Начать с того, что Лавди специально встала утром пораньше, чтобы вымыть голову, а затем без всяких возражений нарядилась в костюм, который Мэри приготовила для нее с вечера: шерстяное платье в клеточку с белоснежным воротничком и манжетами, белые гольфы и черные лакированные туфли на ремешках с пуговицами.