Действующие лица
Макс, семидесяти лет.
Ленни, за тридцать.
Сэм, шестидесяти трех лет.
Джой, лет двадцати пяти.
Тэдди, лет тридцати пяти.
Рут, за тридцать.
Действие первое
Вечер. Ленни с газетой сидит на диване, в руке у него карандаш. На нем темный костюм. На последней странице он делает какие-то пометки. Появляется Mакс — выходит из кухни. Идет к буфету, открывает верхний ящик, роется там, потом закрывает. На Максе старый шерстяной свитер и шапочка, в руке палка. Он идет на авансцену, останавливается и оглядывает комнату.
Макс. Куда ты дел ножницы? (Пауза) Я говорю, что ищу ножницы. Куда ты их дел? (Пауза) Ты меня слышишь? Хочу из газеты кое-что вырезать.
Ленни. Я ее читаю.
Макс. Не из этой газеты. Эту я даже не открывал. Я говорю о воскресной, которую я смотрел на кухне. (Пауза.) Слышишь, что я говорю? Я ведь с тобой разговариваю. Где ножницы?
Ленни (спокойно смотря на него). Ты когда-нибудь заткнешься, старый пердун?
Макс (поднимая палку и замахиваясь на него). Предупреждаю: не разговаривай со мной таким тоном. (Садится в большое кресло.) В этой газете реклама фланелевого белья. Из флотских запасов. Продаются за гроши. Надо купить себе пару. (Пауза.) Неплохо бы подымить. Дай-ка мне. (Пауза.) Я прошу тебя дать мне сигарету. (Пауза.) Смотри, какая у меня дрянь. (Вынимает из кармана измятую сигарету.) Честное слово, старею. (Закуривает.) Думаешь, я был слабак? Я тебе фору мог дать сто очков. Я и сейчас сильный. Спроси своего дядю Сэма, какой я был. Но у меня всегда было доброе сердце. Доброе. (Пауза.) У меня был дружок по фамилии Мак-Грегор. Я звал его Мак. Помнишь Мака, а? (Пауза.) Ха! В Вест-Энде нас с ним терпеть не могли. Знаешь, у меня до сих пор шрамы. Когда мы появлялись, все вставали и расступались. И тишина — ты даже не представляешь. Заметь, он был здоровый, футов шесть, даже больше. А фамилия Мак-Грегор потому, что его семья из Абердина. Но одного его звали Маком. (Пауза.) Он очень любил твою мать, правда. Очень. Всегда говорил ей комплименты. (Пауза.) Заметь, она не такая уж плохая была. Хотя глядеть на ее гнусную, паршивую рожу — меня прямо воротило. Но она, сука, не такая уж плохая была. Так или иначе, а я, блядь, отдал ей свои лучшие годы.
Ленни. Да заткнись ты, придурок, читать не даешь.
Макс. Слушай, ты! Еще раз такое скажешь, я, блядь, хребет тебе разрублю! Так разговаривать с отцом!
Ленни. Знаешь что, у тебя начинается слабоумие. (Пауза.) Что ты думаешь о Втором Дыхании из заезда три тридцать?
Макс. Где?
Ленни. В Сэндаун-парке.
Макс. Никаких шансов.
Ленни. Да есть же.
Макс. Никаких.
Ленни. Он придет первым. (Делает пометку в газете.)
Макс. Он спорит со мной о лошадях! (Пауза.) Да я буквально жил на ипподроме. Одно из моих увлечений. Эпсом! Я знаю там каждый миллиметр. Меня там все знали! Свежий воздух, потрясающая жизнь… (Пауза.) А он со мной о лошадях! Сам знает только их клички — и то из газет. А я — я трепал их гривы, держал их, успокаивал перед скачками. Меня всегда звали. «Макс, — говорили они, — вот эта лошадь нервная, только ты можешь ее успокоить». И это правда. Я… я чувствовал лошадей инстинктивно. Мне надо было стать тренером, мне много раз предлагали, сам герцог предлагал… забыл его имя… один из герцогов. Но у меня были семейные обязанности, я нужен был дома. (Пауза.) Сколько раз я видел, как лошади бурно финишируют. Незабываемо! И заметь, я на бегах всегда выигрывал, деньгу имел, и знаешь почему? Потому что у меня всегда был нюх на хороших лошадей. Я их чуял. Причем не только жеребцов, но и молодых кобылиц тоже. Потому что кобылицы более нервные, никогда не знаешь, что они выкинут. Ты это знаешь? Да что ты знаешь! Ничего. А я всегда мог угадать хорошую кобылицу, у меня был один прием: я смотрел ей прямо в глаза, понимаешь? Стоял перед ней и смотрел прямо в глаза, своего рода гипноз. И по ее глазам я мог определить, будет она бегать или нет. Это особый дар. Я имел дар. (Пауза.) А он еще толкует мне про лошадей!
Ленни. Отец, ты не против сменить тему? (Пауза.) Я хочу тебя спросить: то, что мы ели сегодня на обед, как это называлось? Как ты это называешь? (Пауза.) Почему бы тебе не завести собаку? Ты же собачий повар. Честно.
Макс. Не нравится — вали.
Ленни. Ухожу. Чтобы нормально пообедать.
Макс. Ну, вали! Чего ждешь?
Ленни (смотрит на него). Что ты сказал?
Макс. Я сказал, мотай отсюда, вот что я сказал.
Ленни. Будешь со мной так разговаривать, папаша, — вылетишь сам.
Макс. Да ты что, сука… (Хватает палку.)
Ленни. Но, папочка, ты же меня не ударишь, а? Не надо меня бить, папа, пожалуйста, не надо. Я не виноват, это они. Я ничего такого не сделал, отец, честно. Не лупи меня палкой, отец.
Молчание. Макс сидит сгорбившись. Ленни читает газету. У входной двери появляется Сэм. На нем шоферская форма. Он вешает на крючок кепку и входит в комнату. Идет к стулу, садится, вздыхает.
Привет, дядя Сэм.
Сэм. Привет.
Ленни. Как дела, дядя?
Сэм. Неплохо. Немножко устал.
Ленни. Устал? Конечно, устал. Где ты был?
Сэм. В аэропорту.
Ленни. Ездил в аэропорт? Наверно, по М-4?
Сэм. Да, по этой дороге.
Ленни. Те-те-те… Да, ты имеешь право устать, дядя.
Сэм. А всё эти шоферы.
Ленни. Знаю, потому и говорю. Я тоже их имел в виду.
Сэм. Обалдеть от них можно.
Пауза.
Макс. Эй, я ведь тоже здесь.
Сэм смотрит на него.
Я сказал, я тоже здесь. Я здесь сижу.
Сэм. Я знаю, что ты здесь. (Пауза.) Я возил сегодня в аэропорт одного янки.
Ленни. Янки? Это был янки?
Сэм. Я провел с ним целый день. В полпервого он сел у «Савоя», дальше я повез его в «Каприз» на ланч. Он поел, снова сел ко мне, и я повез его на Итон-сквер — он должен был навестить там друга, — а в пятом часу повез прямо в аэропорт.
Ленни. Летел куда-нибудь, что ли?