Его семья была богатой, благополучной начиная с прапрапрадеда, основавшего скотоводческую компанию Кэтчемов вскоре после Гражданской войны. Его дед приумножил состояние весьма основательно, обнаружив нефть близ ранчо, это произошло в первые дни нового столетия. Среди Кэтчемов не было лентяев. Кэтчемы трудились. Даже двоюродный брат Пол, самый нелюбимый из родственников Чэда, и тот отдавал много времени нефтяной компании.
О Боже, как же злила его мысль, что Эвелин все деньги тратила на глупости, а ранчо, построенное честным трудом, политое потом нескольких поколений, барахталось, сражаясь за выживание. Это несправедливо в конце концов.
Чэд собирался отложить ремонт сарая и покраску дощатого забора со стороны дороги. О покупке нового пикапа и думать нечего. И даже несмотря на все это, ему придется выложить кое-что из личных запасов, иначе в этом месяце концы с концами не свести.
Господи, как ему не хотелось это делать! Скотоводческая компания принадлежала всей семье, но остальные члены готовы участвовать только в дележе доходов, если бы они были. Никто, кроме Эвелин, не желал выкладывать деньги на покрытие расходов. Чэд слышал один ответ — надо продать часть земли.
Он же хотел вернуть ранчо прежний блеск, сделать его таким, каким оно было в золотые годы.
Глаза Чэда засверкали, в голове возникали картины одна прекраснее другой. Он пополнит стадо первоклассным скотом, построит заборы и сараи, купит новое оборудование, наймет рабочих. Но перво-наперво выкупит землю, которую ему пришлось продать. Когда-нибудь, даст Бог, Кэтчемы снова станут королями скотоводства.
Но на это нужны деньги. Много денег.
Чэд выругался, сделал еще один круг по комнате, пыльные потрескавшиеся ковбойские сапоги стучали об пол, как удары деревянного молота.
Засвиристел телефон, он резко схватил трубку.
— Да.
— Чэд? — Тихий слабый женский голос дрожал от неуверенности. — Я… я подумала… что, может, мы увидимся сегодня вечером?
Чэд молчал, уставившись на фотографию отцовского быка-призера в рамке над бюро.
— Чэд?
Повернувшись, он взглянул на современную аппаратуру в противоположном углу. Блестящий комплект компьютера и принтера в офисе старого ранчо казался инопланетянином среди бычьих рогов, кусков колючей проволоки, кожи гремучей змеи, всяких железных штук для клеймения скота, висевших на стенах из кедра, на фоне мебели, обтянутой воловьей кожей.
Проклятые желтые цифры светились на экране компьютера, словно издеваясь над ним. Чэд стиснул челюсти.
— Конечно. Почему бы нет. Где ты сейчас?
— Я… я… я звоню из телефонной будки возле «Скитера».
Чэд сжал губы. «Скитер» — местная бильярдная с баром, недалеко от Хобарта, ближайшего городка к ранчо.
— Не сердись, дорогой, — просила она, чувствуя его неудовольствие. — Я знаю, мне нельзя приезжать без звонка, но… я… я так хотела тебя увидеть. О, пожалуйста, Чэд, не отсылай меня обратно в Хьюстон.
Он молчал еще несколько секунд. На другом конце провода волнение стало настолько сильным, что он ощущал его физически.
— Хорошо, — наконец сказал он. — Жди меня в обычном месте через двадцать минут.
Домик старшего работника стоял среди дубов в полутора милях от ранчо. Последние десять лет он пустовал — мясной рынок переживал упадок, и ранчо не нуждалось в человеке, руководившем командой по разделке туш. Из соображений экономии его рассчитали.
Она ждала его, нервы были натянуты до боли из-за неотступного страха — вдруг он передумает.
Чэд опоздал. Опять. Иногда ей казалось, что он специально опаздывает, желая поставить ее на место.
Как всегда, она добиралась до ранчо в объезд, по дороге, вившейся между холмами. Спрятав машину в маленьком сарае для трактора, она своим ключом открыла дверь домика.
Внутри было жарко, она включила кондиционер — он зашумел, посылая струю затхлого, но прохладного воздуха, — поставила в холодильник упаковку из шести баночек любимого пива Чэда и стала ждать, расхаживая по комнате.
Услышав рык резко затормозившего пикапа, остановилась посреди крошечной гостиной, сцепив руки перед собой и уставившись на входную дверь.
Едва Чэд переступил порог, сразу стало ясно — он в ужасном настроении.
Он молча закинул стетсоновскую шляпу на вешалку из оленьих рогов возле двери, прошел в комнату и обнял ее. Поцелуй был крепкий и требовательный, почти грубый. Она застонала и прижалась к нему.
Он поднял голову и схватил ее за запястья.
— Ну давай. В постель.
— Хорошо, — выдохнула она, но прежде чем успела произнести это слово, Чэд уже тащил ее за собой в кровать.
Он отпустил ее руку и выдернул рубаху из джинсов.
— Раздевайся, — скомандовал он, дернув молнию на ковбойской рубашке.
Кивнув, она скинула туфли на высоких каблуках и стала выполнять приказ, не спуская глаз с Чэда. Он обращался с ней отвратительно. Никогда не звонил, никогда никуда не приглашал. Все надо было делать самой. Иногда она спрашивала себя: да понимает ли он вообще, что она живая? Все так унизительно. Однако оторваться от него не могла.
Как сейчас не могла отвести глаз. Сотни раз она видела его обнаженным, но, глядя, как он срывает с себя одежду, ощущала дикое биение сердца.
О Боже, как он красив, думала она. Как потрясающе сложен. Мощные широкие плечи, гибкое мускулистое тело мужчины, занятого тяжелым физическим трудом. Плоский живот, сильные руки и ноги, покрытые золотистыми волосами, чуть светлее густой, коротко стриженной шевелюры. Чэд блондин, у него белая кожа, но торс от загара приобрел темно-ореховый цвет. И лицо тоже, кроме светлой полоски на лбу, постоянно прикрытой шляпой. Глубоко посаженные серые глаза Кэтчемов смотрели проницательно. Лицо тридцатишестилетнего Чэда было обветренным, как у всякого человека, много времени проводящего на воздухе. Она обратила внимание на резкие морщинки вокруг глаз и на глубокие складки на впалых щеках. Достаточно взглянуть на этого невероятного мужчину, как у нее во рту все пересыхало.
Засунув большие пальцы под резинку трусов, Чэд одним движением спустил их вместе с джинсами. Он наклонился, чтобы стащить штанины с ног, мускулы на бедрах и ягодицах заиграли, ей стало трудно дышать, и она принялась торопливо стаскивать с себя остатки одежды.
Возбужденный, совершенно готовый, голый, он шагнул к ней и повалил на постель. Поднялось облачко пыли, но никто из них не заметил. Жадными губами он прижался к ее рту, сильно стиснул одну грудь, потом грубо и торопливо его руки заскользили по округлым женским бедрам и животу. Она стонала, выгибалась ему навстречу, млея от прикосновений, и когда сильная рука оказалась у нее между ног, широко открылась ему навстречу.
От него пахло потом, кожей, лошадьми и табаком. Мужчиной. Она глубоко вдыхала его запах, точно впитывая его тело в себя, откинувшись на подушку и полузакрыв глаза, затуманенные страстью.
Чэд. Чэд. Она жила на свете ради этих моментов, ради его объятий. Он стал ее пагубной привычкой, действовал на нее сильнее любого наркотика.
Каждый удар она встречала с жадностью, гладила и царапала спину и ягодицы Чэда, стоны удовольствия вырывались у обоих, матрас под ними ходил ходуном, ржавые пружины кровати скрипели все быстрее и быстрее, пока наконец домик не огласился хриплыми криками.
Потом все стихло, слышалось только дыхание утомленных страстью мужчины и женщины.
Они лежали в пыльной постели совершенно обмякшие. Чэд курил сигарету, смотрел в потолок, его мысли были уже далеко от женщины, прижавшейся к его боку, положившей голову ему на плечо.
Она не ошибалась на его счет — он редко думал о ней, хотя они встречались уже четыре года. Чэду никогда не приходило в голову, что он жестокий или невнимательный, просто он из тех мужчин, кто сосредоточивается на чем-то одном. И это одно-единственное — ранчо. Все остальное и все остальные — второй план.
Главная черта Чэда Кэтчема — умение концентрироваться на том, чем занимался в данный момент. Искал ли заблудившийся скот, клеймил ли коров, натягивал ли проволоку для забора. Увлекшись, мог забыть о еде, и лишь вернувшись домой и почуяв запах пищи, вспоминал, что его желудок совершенно пустой. Тогда Чэд с жадность набрасывался на еду.