— Голденблад мертв, — прозвучал холодный, жесткий и жуткий голос. Меня пробила дрожь, и я повернулась к решетке, которое обхватило холодное синее свечение. Прозвучало несколько щелчков и дверь открылась. За ней стояла Принцесса Луна, но не та Принцесса, что я знал до этого. Это была величественная, взрослая и сильная кобыла, а не игривая и добрая, и она, с презрением, смотрела на меня сверху вниз.
— Голденблад мертв, но я подозреваю, что его заговоры — нет, — произнесла она с холодной яростью в голосе. Её глаза, словно мечи, пронзали меня.
— Я ничего не знаю о Горизонтах, — прошептала я. — Я уже говорил это и вам, и Пинки. Я ничего…
— Речь сейчас не только о Горизонтах. А обо всём, что он делал… Обо всём, к чему он приложил копыта… все это, осквернённое, отравленное, находится под подозрением. Все секретные проекты. Связи с Д.М.Д. Даже само правительство. Всё под подозрением! — произнесла она. Её последние слова прозвучали словно гром и буквально ударили меня в лицо. А я продолжала лежать распростёршись ниц на каменном полу. — Я не успокоюсь, пока всё тайное не станет явным. Все его связи с Министерскими Кобылами. Его работы с Министерствами. Его «неофициальный канал связи» с зебрами. Ничему больше нельзя доверять! Ты понимаешь? Ничему!
— Мне жаль, Ваше Высочество, — прошептала я.
— Жаль? — сказала Луна презрительным тоном. — А ты хоть представляешь себе, что сейчас происходит? Зебры сделали абсурдное заявление, будто мы взорвали мегозаклинание у них в столице. Они обвинили нас в том, что мы отправили в Роам своего агента, который и совершил на их земле это ужасное злодеяние. Они смонтировали фильм, в котором показывают руины городов, якобы это все, что осталось от столицы, и показывают его по всей империи. Но зачем? Зачем вся эта жалкая ложь? Особенно, если учесть то, что наши военные докладывают о том, что все наши мегазаклинания, за которые они отчитываются, полностью заряжены, и готовы к воплощению.
Её свирепый взгляд упал на меня, и она продолжила холодным, как лед тоном:
— Где истоки дезинформации? Это все часть плана Голденблада? Уловка Цезаря? На кону жизни десятков миллионов моих подданных, а пони, которому я доверяла больше всего, оказался предателем!
— Мне жаль, мне очень жаль, — повторила я, опуская глаза на её серебренные накопытники. — Я бы сделал всё… чтобы исправить это!
— Всё? — спросила она приятным, тихим голосом. Затем помолчала некоторое время и снова заговорила, но уже мягким тоном:
— Что же. В таком случае, хочешь ли ты искупить свою вину?
— Да, моя Принцесса. Я готов на всё!
После этих слов, белая луна на её броне засветилась, отсоединилась от неё и, во вспышке света, превратилась в светящийся кристалл размером с глаз пони.
— Ты знаешь, что это такое?
— Это… это матрица мегазаклинания ЭП-1101, Ваше Высочество.
— Над этим мегазаклинанием работал ты. А Голденблад возможно саботировал его, — сказала она, смотря на кристалл с отвращением. — Голденблад мог завербовать в свои ряды любого из тех, кто трудился над проектом. Твайлайт. Флаттершай. Того судью. Даже мою сестру. Он бы мог совершить переворот, как раз плюнуть.
Она в ярости сжала зубы.
— Мне следовало бы уничтожить эту матрицу. Но что если это часть его плана? Я не могу знать этого наверняка. — Затем, она снова посмотрела на меня. — Так что, я решила, что нам надо поступить менее предсказуемо.
— Какова ваша воля, Принцесса? — слабо прохрипела я.
— Мы привяжем твою душу и разум к этому мегазаклинанию. Твое же тело спрячут в надежное место. Если по каким-либо причинам это заклинание когда-нибудь будет использовано, то оно примется разыскивать того, кому предназначено, а вот ты позаботишься о том, чтобы оно вернулось ко мне. А если ты не сделаешь этого, то твои душа и разум будут медленно и неуклонно испаряться, пока полностью не исчезнут. НО! — резко сказала она и улыбнулась. — Если ты будешь преданным до конца, и заклинание вернется ко мне, я воссоединю твои тело, душу и разум. А если ещё и не всплывут никакие заговоры, ЭП-1101 окажется безопасным, а мои земли и подданные будут в целости и сохранности, то… то тебя помилуют.
С трудом я поднялась на болящие ноги и опустил голову в поклоне.