К нам медленно приближались два солдата. Видимо, было заметно, что я слишком нервничал, и пожилой господин попробовал меня успокоить:
— Обычное дело, мой дорогой! После того как происходит военный переворот или революция, они всегда несколько дней занимаются этим.
Когда, наконец, настала наша очередь, он предъявил свои документы одному из солдат, который на них едва взглянул. Сразу же посмотрев в мою сторону и даже не протянув руки, чтобы взять мои документы, он раздраженно приказал мне выйти из машины и следовать за ним на контрольно-пропускной пункт. Я испугался настолько, что весь похолодел и потерял речь. Второй солдат, громко хлопнув в ладоши, распорядился, чтобы машина проезжала: «Пошел! Не загораживай проезд!» Взяв свой пакет, я вылез из машины и последовал за солдатом, в то время как пожилой господин, удивленно глядя на меня и не в состоянии понять происходящего, трогая машину, высунул голову и спрашивал, за что они забирают парня. Солдат, показывая ему жестами, чтобы он не останавливался, крикнул: «Креол задержан как подозреваемый!»
Нас бросили в темный барак. Все наводило на мысль, что это лишь временный пункт приема задержанных. Несмотря на запрет разговаривать, люди шепотом обменивались новостями или просто короткими репликами, даже когда шаги охранников раздавались совсем рядом. Из разговора старого человека с более молодым я понял, какая опасность мне угрожает Когда старик снимал свои очки с толстыми стеклами, было видно: его веки покраснели от бессонницы, а в глазах угадывались следы перенесенных унижений. Именно его смерть заставила почувствовать, насколько реален такой исход для каждого из оказавшихся под арестом. Он отказывался от отвратительной еды, которую давали, и, возможно, поэтому слабел с каждым часом. На его распухшие ноги, обутые в францисканские тапочки хорошего качества, страшно было смотреть.
Ночью он начал дрожать. Сначала я подумал, что ему холодно. Но вскоре понял — у него жар. В какой-то момент дрожь усилилась настолько, что мне показалось, как будто бы я сам болен. По моему телу бежал странный холод и одновременно изо всех пор струился пот. Я позвал на помощь. Почти все уже спали и проснулись, испуганные моим криком. Один из арестованных оказался врачом. Он сказал, что лучше всего освободить пространство вокруг больного, чтобы ему легче было дышать. Воздуха там и вправду не хватало. Было очень душно и тесно. Мы отодвинулись. Но тело старика задергалось в судорогах, а лицо исказилось в повторяющихся конвульсиях. Они свидетельствовали о волнах нестерпимой боли. Газы, которые с треском испускал старик в большом количестве, создавали впечатление, будто что-то взрывалось и разлеталось в разные стороны.
Врач прослушал его сердце и обнаружил у него сердечный приступ. Была необходима срочная госпитализация, так как только в больнице ему могли оказать нужную помощь. Кто-то заколотил в дверь. Почти сразу же вошел охранник. Еще несколько остались снаружи.
Вошедший солдат, посмотрев на происходящее издалека, заявил: все это «нервное» и скоро само пройдет. Положение осложнилось, так как он собрался уходить, а врач продолжал настаивать на своем.
— Это совсем даже не только нервное, дорогой! Я врач и знаю, что говорю. Этот человек может умереть в любой момент и…
Ох, и зачем только он сказал это? Солдат, положив руку на рукоятку пистолета, торчавшую из кобуры, пробурчал, не двигаясь со своего места: «Кто там выступает? И ты, и этот старик просто заключенные и больше ничего!» К счастью, военный развернулся и, выйдя в коридор, начал возиться с засовом. В этот момент один из его сослуживцев сказал ему, что не следует брать на себя ответственность за жизнь человека и будет лучше доложить о случившемся дежурному офицеру. Тут же дверь захлопнулась.
Услышав, как щелкнул замок, я испытал двойное разочарование. Во-первых, потому, что снова оказался запертым в помещении, где находились люди, возможно, совершившие такие правонарушения, какие мне даже и в голову не могли прийти. Во-вторых, потому что я видел перед собой старого человека, умиравшего у меня на глазах, и ничего не мог сделать. И это чувство беспомощности овладело всеми без исключения. Все мы ничего не стоили. Ничего!