— Я бы насчет этого не беспокоился. Представление продолжается бесконечно. Мне кажется, комета — часть представления. По-твоему, они не увидят ее с площади под открытым небом? Мы тоже — часть представления.
— Если так, почему я не знаю своих реплик?
— Все, что ты говоришь, и есть твои реплики. В этом представлении не нужно разучивать слова, произнести которые тебе предназначено судьбой. Знай, Омеро, что актеры комедии масок говорят, что придет на ум, без подготовки.
— Как в жизни?
— Да, как в жизни. Ты видишь?
— Ничего не вижу или мало что. Темно. Кажется, я вижу свечу в окне на той стороне площади. И звезды, не меньше тысячи.
— Все предаются любви, или умирают, или мечутся во сне, или видят сны о представлении на площади, или беспокоятся за дитя. Один пытается решить математическую задачу — чему равно тринадцать, поделенное на восемь? Другой сочиняет стихотворение в уме. Третий ненавидит соседа или задумывает месть. Каждый — в сердцевине, внутри своей жизни.
— Где же эта проклятая комета?
— Показалась и улетела и прилетит снова. Она вернется, потому что движется по неизменной спирали времени. Она прилетает, когда прилетает. Как женщина, что стряхивает с длинных волос звездную росу.
— Почему?
— Почему? Этот вопрос нечасто услышишь. Почему? Представления не имею. Почему? Я не знаю ответа на этот вопрос, я вечно ищу ответ на него.
Омеро уставился на хозяина. Он шептал, на этот раз без издевки:
— Святой покровитель чудес.
Глава 8
Еще одно чудо. Говорят, оно произошло в 1749 году, 13 августа, в день Камбъяти, тогда же празднуется день святого Ипполита, первого антипапы, и святого Кассиана из Имолы, чей культ ограничен местными календарями. Говорят, река По наполнилась вином — чистым белым вином, поразительно свежим и прозрачным. А вечером наполнилась вином красным, густым и темным. Люди говорят, что могли пить и пить, не пьянея. К утру река снова стала обычной. Как мне понимать эти бесконечные излияния?
Беседа с монахом
Падре Аттилио Бодини стоял у двери в белых одеждах и черном плаще, какие были приняты в его ордене. Адвокат дьявола тут же узнал смутьяна, устроившего шум во время представления на площади. Как все художники, что много-много лет пишут фрески, он страдал от профессиональной болезни: голова была запрокинута и не опускалась. Лишь с большим трудом, превозмогая боль, он мог посмотреть прямо, о том, чтобы наклонить голову, и речи не шло.
Монах-иеронимит был из тех опоздавших, что просили о беседе с адвокатом после окончания официального опроса. Монсеньор Аркенти решил провести эти запоздалые беседы, поскольку понимал, что далек от окончательного решения о качествах и святости Фабрицио Камбьяти. Он знал, что между кандидатом и герцогиней существовали какие-то отношения, но должен был выяснить все точно, получить доказательство. Аркенти не удалось выманить признание у Элеттры, оказавшейся упрямой, в точности как ее прабабка.
По левую руку адвоката скрипел пером писарь, перед ними сидел Дон Аттилио. Голова его была запрокинута, казалось, череп вот-вот оторвется и скатится вниз по спине. Он смотрел на что-то, находящееся в шести дюймах над головой адвоката.
Можно было подумать, что такую осанку, такую позу должен иметь человек, преисполненный светом и радостью высших миров, небес и райских кущ, обладающий помыслами возвышенными благодаря созерцанию горней мудрости и небесных светил. Не таков был Аттилио Бодини. На самом деле все оказалось наоборот, в противоположность тому, чего люди ожидали от человека с подобной осанкой. В городе Кремоне он был известен как человек, который всегда предполагает худшее, вечно твердит о Страшном суде и с радостью разносит слухи о грядущем конце света. Знали также, что он усердно трудится в церкви Святого Сигизмунда над огромной фреской, изображающей Апокалипсис. Работа шла шесть лет и была почти закончена. В городе поговаривали, что результат поразит всех. К тому же Бодини был сплетником, всегда скверно отзывался о людях, никому не сказал ни одного доброго слова.
Адвокат задал вопросы из основного списка, узнал немногое и спросил:
— А теперь скажите, зачем вы на самом деле пришли?
— Ваше высокопреосвященство, если хотите знать, я считаю, он не был святым, этот Камбьяти.
— Почему же вы так считаете?
— Дед рассказывал, что часто видел, как любезный падре вечерами выпивал в таверне со своими дружками.
— Дружки, говорите?
— Скрипичный мастер и помощник священника. Кажется, его звали Омеро.
— Вам известно, выпивал ли кандидат сверх меры или творил что-то дурное, будучи пьяным?
— Дед не говорил. Но водить компанию с развратником Омеро уже грех. Этот человечишка был творением дьявола. Говорят, он щупал в церкви мою бабку, когда та ждала исповедника. Мой дед, узнав об этом, пошел в дом священника, чтобы отомстить. Но Камбьяти умел заговаривать зубы и переубедил его. Думаю, он также изрядно заплатил деду серебром, чтобы отвести его нож от глотки своего помощника. Этого наглеца Омеро и в городских борделях отлично знали.
— А как это дошло до вашего дедушки?
— Не знаю.
— Понятно.
Падре Бодини замолчал, боясь, что его важным новостям не верят. Писарь Анджело замер в ожидании, отчего тишина стала глубже. Его перо зависло над пергаментом.
Адвокат дьявола понимал, что должен как-то спасти положение. Он хотел, чтобы Аттилио говорил. Аркенти знал, что должен выжать каждую подробность из памяти опрашиваемых, если хочет приподнять завесу, которую люди обычно опускают над жизнью и деяниями своих предков. Он знал, что иногда собеседники говорят с ним совсем иначе, чем говорили бы с друзьями и соседями. Ведь он священник из Рима, иезуит, адвокат на службе у Папы, чужак. Аркенти решил, что можно в качестве наживки сменить тему.
— Вы видели актеров на площади в прошлую субботу?
— Да. Скверное зрелище. Актеры хуже ослов или свиней. Такая грязь и безнравственность прямо у дверей собора. Позор! Актеров нужно запретить.
— Хм. — Монсеньор Аркенти снова сменил направление беседы, изображая неосведомленность. — Вы ведь пишете фрески, верно? Я слышал, вы работаете в церкви Святого Сигизмунда.
— Пишу там фреску. Вам знакома эта церковь?
— Да, конечно. Внутри я не был, но мимо проходил. Что же за сцену вы пишете?
— Страшный суд.
— Откровение Иоанна Богослова?
— Да. Проклятых я изобразил с лицами наших горожан, их рты разинуты от изумления. Они еще не знают, что им суждены муки адовы, но знают — грядет нечто ужасное. Чувствуют, что ветер дует в их сторону.
— Изобразить такую сцену в самом деле непросто.
— Я шесть лет над ней работаю. Скоро закончу. Я точно знаю, что, когда покажу фреску приходскому священнику и его приходу проклятых, они увидят самих себя и потребуют, чтобы я тут же ее закрасил.
— Она настолько ужасна?
— Да. Ночной кошмар о неведомом страхе. Они не вынесут ее неприкрашенной правды.
— Вы жесткий человек.
— У отца научился.
— И не было матери, которая смягчила бы удар?
— Отец научился от матери.
Адвокат кивнул:
— Предлагаю вернуться к нашему предмету обсуждения. Не припомните ли, ваш дед или другие престарелые родственники говорили про Фабрицио Камбьяти что-нибудь еще кроме уже сказанного?
— Только то, что у него было рыбье сердце, слишком мягкое и уступчивое. Говорили, когда он шел по улицам, его глаза постоянно слезились, так он страдал, видя, что творится в мире и в людских душах. Я, в отличие от Камбьяти, считаю, что грех исчезает, лишь если его сокрушить и уничтожить. Вы не согласны, ваше высокопреосвященство?
Монсеньор Аркенти смотрел в глаза, глядящие снизу вверх на запрокинутой голове.
— Иногда требуется жесткость, а иногда в душу можно проникнуть только мягкостью.