— О, дорогая, я не сказала, что это опасно для тебя. Здесь есть опасность для него.
Комета летела по небу белым горящим бриллиантом. Падала в пустоте голова жеребенка с развевающейся гривой. Кончик кисти макнули в белую краску и понесли к холсту. Голова ребенка пробилась в мир, за ней белым следом тянулся крик. Поток света, поток нестерпимо яркого света, идущий сквозь тьму. Великая идея свернулась в спираль и вознеслась в небесную высь.
Адвокат дьявола допрашивает сам себя
— Ты любишь девушку?
— Я… не знаю.
— Думаешь, ты сможешь распознать любовь?
— Не знаю. Я мог бы…
— Все твои ответы будут столь же неопределенными?
— Это официальный вопрос?
— Здесь я задаю вопросы.
— Конечно. Конечно, прости.
— Она кажется тебе прелестной?
— Да. Иногда ее взгляд кажется мне пронзительным, словно она смотрит насквозь, прямо в душу.
— Существует ли душа на самом деле?
— Не будем отклоняться от темы.
— Согласен. Так ты считаешь ее красивой?
— Да. Она вся светится. Светится изнутри. И глаза, эти огромные темные глаза. Рядом с ней я не могу удержаться, чтобы не смотреть в них, настолько они ясные и нежные. Она словно переполнена естественным желанием. Не тем желанием, что порождает воля, а тем, что невинно горит в ней.
— Ты скажешь ей о своих чувствах?
— Каждый раз перед встречей я репетирую свою короткую пьесу. «Элеттра, я должен вам кое-что сказать. Пусть мои слова не причинят вам огорчения. Я говорю лишь потому, что мое сердце переполнено. Я… питаю к вам глубокое чувство. Забудьте на миг, что я священник, адвокат дьявола. Вспомните, что я мужчина, был мужчиной прежде, чем стал священником, и всегда им останусь. Надеюсь, то, что я скажу, не оскорбит вас». И так далее. Но я никогда не произнесу этого при встрече. Слова не сорвутся с губ. Мое сердце поднимается к горлу и там остается.
— Возможно, она просто хочет быть твоим другом. Не может ли быть, чтобы она подозревала о твоих истинных чувствах?
— Да. Такое возможно. Не знаю. Я словно во сне. Утопающий, что во сне пытается выплыть.
— Ты ведь священник, к тому же высокопоставленный, не похоже ли, что ты становишься лицемером?
— Думаю, можно сказать и так, и все же сердцу не прикажешь. Все люди раздираемы чувствами. Я священник, но не евнух.
— Хорошо сказано. Так тобой движет не только сердце, но и чресла?
— Любовь, совокупление, совокупление, любовь — они так прекрасно переплетаются в двуногих тварях. Они неразделимы, как Минотавр и лабиринт.
— Она любит тебя?
— Не знаю. Каждый раз, когда мы видимся, кажется, она идет на все, чтобы одеться в той манере, которую я считаю изысканной и манящей. Укладывает волосы. Кажется, она рада меня видеть, глаза смеются, на губах широкая улыбка. Несколько дней назад я подошел и сел с ней рядом, чтобы взглянуть на текст. Наши плечи соприкоснулись. Ее кожа светилась, я чувствовал ее близость. Мне довольно было лишь повернуть голову, чтобы коснуться губами ее щеки. Она сияла и была так близко. Но потом солнце закрыла туча, и я вернулся на свое место напротив нее. Момент ускользнул. На самом деле я не знаю, что у нее на сердце.
— Возможно, это невинность юности? Не может ли она просто играть, чтобы посмотреть, к чему это приведет?
— Может быть. Выглядит она изумительно невинной, это часть ее очарования. Она действительно молода, а я уже не молод.
— Ты боишься герцога, ее отца?
— Очень, очень боюсь. Ему ничто не страшно. Ему ничего не стоит прихлопнуть священника словно муху. Если он хоть на миг допустит, что я испорчу репутацию его дочери, мне конец. Может быть, я ужасный глупец, но…
— Разве не стал ты скопищем надежд, страхов, колебаний и сомнений?
— Да. Возможно, я сойду с ума под пытками невыразимой любви.
— Я спрашиваю снова: ты любишь ее?
— Да. Да, люблю.
Молния и гром
Аркенти обнаружил, что стоит ночью у окна, всматриваясь в темноту, где собиралась летняя гроза. Он это чувствовал по тому, как вдруг стих ветер и воздух напитался влагой. В этот момент, точно повторяя изгибы реки По и ее притоков, в небе сверкнула молния. Теперь я смогу жить, только если признаю правду: ее неумолимая красота находит отклик в неистовстве моего желания.
И грянул гром.
Картина в укромном дворике
Направляясь через площадь к монастырю Святой Лючии, адвокат дьявола думал о странном разговоре с монахом-иеронимитом, пишущим фрески, Доном Аттилио.
Чудаковатый художник сказал, что в укромном дворике монастыря есть произведение Фабрицио Камбьяти, которое адвокат должен увидеть. Портрет женщины, как он сказал. Старая герцогиня в юности в образе святой Агаты. Он предложил иезуиту попросить настоятельницу показать портрет, намекнув, что это может оказаться интересным для расследования.
Что имел в виду Бодини? Затем он заговорил об имени Камбьяти. Звучит почти как «cambiare», «меняться». Он словно сообщал нечто важное. Это имя не из Ломбардии. Оно откуда-то еще, возможно, ниоткуда. Его семья не из этих мест. Иезуит не совсем понимал, к чему вел монах, но он посмотрит на картину и найдет все, что сможет найти. Что за бесцеремонный и надоедливый священник…
На подбородке настоятельницы росло несколько пучков волос, глаза казались окаменевшими. Она провела монсеньора
Аркенти по длинному коридору, в конце которого виднелась дверь. Их шаги отдавались эхом, два метронома отсчитывали разное время. Ключом, пристегнутым под рясой, она открыла дверь, за которой оказался маленький зеленый двор. В центре бил фонтан, летние цветы радовали глаз, в воздухе витал легкий, свежий, сладкий запах жимолости. Ни окон, ни балконов во двор не выходило, он был уединенным и полностью замкнутым, хотя и под открытым небом.
В дальнем углу на стене висела картина под небольшим деревянным навесом, защищавшим ее от капризов погоды. Настоятельница направилась прямо к ней, адвокат двинулся следом. Настоятельница объяснила:
— Говорят, падре Камбьяти писал ее с герцогини, когда та была красивой молодой женщиной. Я должна вернуться, а вы, ваше высокопреосвященство, можете оставаться сколько хотите. Пошлите за мной, если вам что-нибудь понадобится.
Закрыв за собой дверь, она оставила монсеньора в тишине двора. Он еще долго слышал, как эхо ее шагов разносилось по коридору, а затем перенес все внимание на картину. Она сильно выцвела, пострадала от дождя и солнца, краска частично облупилась. Основными цветами одежд святой Агаты, — если это вообще она, здесь пока никакой ясности, — художник выбрал темно-синий и золотой. Лицо у женщины на картине было прекрасным и спокойным, но слишком маняще-красивым для святой. Адвоката дьявола вдруг осенила догадка. Камбьяти, должно быть, провел здесь много часов, в полнейшем уединении с прекрасной моделью. Достаточно времени, чтобы… Обернувшись, он посмотрел на дверь. Приди сюда кто-нибудь, он бы услышал шаги, прежде чем дверь откроют.
Аркенти подошел к картине, отыскивая улики. Он не знал точно, что ищет, но Бодини настаивал: смотрите внимательно, очень внимательно, и увидите! И монах качнул запрокинутой головой, широко раскрыв глаза.
На заднем плане Камбьяти изобразил обычный для Ломбардии сельский пейзаж: поля пшеницы, несколько лошадей и коров, липовая роща, вдалеке вьется речка. Здесь адвокат не видел ничего необычного. Он обратил внимание на стоящую в полный рост женщину, рассмотрел ее одежду, почти уткнувшись носом в стену и стараясь не упустить ни одной детали. Ничего. Ее руки, нежные, с длинными пальцами. В правой она держала белую лилию, поблекший зеленый стебель повторял изгибы реки на заднем плане. Левая рука поднята, палец направлен точно вверх, словно указывает что-то высоко в небе. В ее ногах, в ее теле, в осанке не было ничего необычного. Адвокату почудилось нечто странное на шее, но он понял, что это застрявший кусочек листа.