В ее усталом теле с больными суставами били ключом неиссякаемые жизненные силы. Ее жизнелюбие, страсть к приключениям, умение радоваться мелочам и еще целый ряд свойств казались Филиппу экстравагантными и непонятными. Она, например, наслаждалась всевозможными покупками, даже самыми пустяковыми: свечи, изюм, мыло, шоколад. Свертки стали ее навязчивой идеей, и, как это не было глупо, покупки посылали ей из магазина с площади Костаньевца на дом в специальной упаковке. Она радовалась прогулкам в экипаже и пикникам; вместе с его светлостью Лиепахом Костаньевецким и его сестрой Элеонорой Рекетти де Ретиезат, вдовой советника бана, она все лето устраивала пикники один другого нелепей. Именины, табельные дни, семейные и церковные праздники отмечались скрупулезнейшим образом; Регина знала, когда празднуют какого святого или святую, начиная со святого Роха Костаньевецкого и кончая Турчинской девой Марией.
За последние семнадцать — двадцать лет никогда не живший у матери больше пяти-шести дней Филипп только сейчас увидел, как она изменилась; воспоминания раннего детства рисовали ему молчаливую, мрачную, замкнутую, всегда хмурую, неприступную женщину, которую что-то гложет внутри, которая больна каким-то тайным недугом, но слишком горда, чтобы в этом признаться. Бледная, в трауре, с холодным восковым лицом, она неизменно — летом и зимой — с молитвенником в руках отправлялась на утреннюю мессу. В церкви она становилась на колени, суровая и безучастная, и мучила этим Филиппа до потери сознания. Он изнывал от тоски, чувствуя, как немеют у него колени, страдая от холода и голода, а мать безмолвно и неподвижно стояла на коленях и, не шевельнув бровью, смотрела перед собой. Держа в лавке сыр, салями и сардины (для господ из уездного суда и полиции), она ни разу не дала Филиппу ни крошки из этих деликатесов и не ела сама. А ныне в костаньевецком доме весь день взбивали сливки, тело утопало в мягких перинах, всюду были разбросаны подушки, пахло ванилью и всякими пряностями и очень много внимания уделялось приготовлению вкусных блюд: обеденным меню мать изводила Филиппа с утра до вечера — чего ему больше хочется, стерлядки с майонезом или поджаренного эмментальского сыра?
С первого же дня его стала выводить из себя непонятная страсть Регины к резким запахам — туалетной воде, помадам и духам. Все эти флаконы с одеколоном и солями, расставленные на полированных столах и ночных тумбочках, все эти косметические омолаживающие средства — парики, подушечки, подкладочки, папильотки, шпильки, румяна, кремы, краски для ресниц и бровей и тому подобное — непонятно почему страшно раздражали Филиппа. Регина купалась два раза вдень, а толстая Каролина, которая, овдовев, поступила к ней в услужение, после утренней ванны не меньше часа делала ей массаж. С первого же дня Филиппу показались странными и весьма подозрительными все эти грелки для постелей, святая вода, молитвенные скамеечки, четки, иконы вперемежку с модными журналами и пестрыми дурацкими тряпками, выкройками, и вершина нелепости этого сумасшедшего дома — французская грелка, которая поддерживала в постели матери постоянную температуру в четырнадцать градусов по Реомюру. Словно под этой крышей находились восковые куклы, а не нормальные люди. Наблюдая за эксцентричным образом жизни матери, Филипп пришел к убеждению, что прежний ад в табачной лавке создавался некогда с такой же дьявольской извращенностью, как и нынешний воображаемый рай.
В первый же вечер мать рассказала ему о своем романе с его светлостью Лиепахом Костаньевецким; она, никогда в жизни не проронившая о себе и его отце ни слова, два часа битых разглагольствовала о Лиепахе Костаньевецком, бывшем великом жупане и обладателе имения графа Юксель-Краненштейга, с таким жаром, что в уголках ее губ проступила белая пена: и какое у него больное сердце, и что венские врачи полагают, что он не доживет до рождества, и каково отложение извести в кровеносных сосудах, и какой процент сахара в крови, и что их отношения длятся уже третий год, а сейчас Лиепах пристал с ножом к горлу, чтобы «сыграть свадьбу еще до рождества богородицы!». Но она не хочет спешить. Перво-наперво, его здоровье со всех точек зрения внушает опасение, во-вторых, у него есть сестра Элеонора, а эту даму она отлично знает, и, «как ей сообщила одна особа», брат и сестра рассчитывают, что она завещает дочери Элеоноры свой трехэтажный дом, а ей, Регине, это, разумеется, и в голову не приходит! (Так Филипп узнал, что, кроме трехэтажного дома в городе на улице, названной в честь какого-то иезуита из Дубровника, у матери в капитульском пригороде есть еще один одноэтажный дом с садом возле железной дороги, что цена на участок выросла, поскольку его хочет купить какая-то нефтяная компания, намеревающаяся строить собственную железнодорожную станцию.)