— Напротив, чернь видит привидения! Плебс живет в пятнадцатом столетии! В ту пору люди были очень близки к духам! Я абсолютно уверен, что Яга видела покойного графа. Она только не смогла нам об этом рассказать! Между нами и ими лежит, по меньшей мере, четыреста лет — изрядная, сказал бы я, дистанция!
Слушая, как разглагольствует стоящий рядом с ним сноб о простонародье, с каким смаком он произносит слово «плебс», Филипп чувствовал, что краснеет.
Конечно, и он, Филипп, думал о «плебсе» точно так же, как и этот аристократ, и он ежедневно ощущал между собой и «плебсом» дистанцию, и даже гораздо большую, чем в четыреста лет, но сейчас ему вдруг стало стыдно: черт побери, как же так случилось, что он мыслит подобно этому снобу? Правда, Филипп не видел социальных преград между собой и Ягой, не придавал слову «плебс» социального оттенка, может быть, тут налицо два снобизма, но, к сожалению, — необычно схожих снобизма! Кровь все больше приливала к голове, на пальцах проступили капельки пота. Перед ним разверзалась бездна!
Доктор, глупый близорукий доктор, забубнил низким астматическим баритоном:
— Яга, разумеется, ничего не видела! Позавчера была годовщина смерти графа, среди прислуги шли разговоры, типичная ассоциация, и ничего больше! Поэтому, конечно, Яга ничего конкретно и не могла сказать! Ни где это происходило, ни как выглядел призрак!
В противовес доктору Тасилло Пацак уверял, что Яга видела графа.
— По ассоциации или на самом деле, это не важно! Она просто не посмела посмотреть графу в лицо! Вполне понятная вещь: простой смертный вдруг встречает разгуливающего по парку покойного графа, естественно, что он закроет глаза и кинется наутек! С покойными графами простым смертным не под силу вести беседы. Для этого надо, по меньшей мере, выписывать «Готский альманах»!
— Sie machen immer dumme Witze, Herr von Patzag[38], — почла своим долгом вмешаться в разговор старая графиня, услыхав, что господин Пацак помянул «Готский альманах».
— Das sind keine Witze, Gräfin! Mein heiliges Ehrenwort![39] Я убежден, что Яга видела покойного графа! Граф Юксель для Яги не просто гражданское лицо, у которого можно купить семьдесят ралов пахотной земли; когда такая Яга видит графа Юкселя, она в смертном страхе закрывается платком. К сожалению, для Яги графы Юксели вовсе не шутка! Юксели пятьсот лет подряд таким Ягам отрезали уши. Das muss man verstehen, meine Herrschaften![40]
— И что же, именно ты призван защищать этих Яг перед историей? — Его светлость великий жупан и хозяин дома господин Лиепах заволновался, кровь ударила ему в голову, а в висках запульсировало с такой силой, точно там забили молотками. — Именно тебя история сделала адвокатом Яги, да? Du bist der einzige, der die Arme versteht?[41] Ты, который вел себя с ней надменнее всех. Девушка говорила совершенно нормально, пока ты ее не сбил с толку. На словах ты вечно кичишься этим своим паршивым демократизмом, а на деле унижаешь человека так, что смотреть стыдно. Geh, ich bitte dich![42] Кстати сказать, Доминик мне уже давно жалуется, что ты называешь его «господином доктором»! Und das ist auch vielleicht nach deinem demokratischen Rezept, was?[43]
— Пардон, прости, но и Доминик упорно называет меня господином доктором, несмотря на то что я тысячу раз просил его избавить меня от этого «дурацкого доктората». Никакой я не «доктор», мое гражданское звание не имеет этого дурацкого титула! Das hat Adolf Loos sehr gut bemerkt, dass dieses ins achtzehnte Jahrhundert passende Doktortitulieren gerade so blöd ist, wie wenn man einer Schuster mit: habe die Ehre, Herr Schuster, begrüßen würde![44] Все это уже лежалый мелочный товар, господа!
— Der Loos, der ist ja ein verrückter Kerl[45], — запротестовала графиня Лафонтен-Орсиваль против ссылки на авторитет Лооса. Она, вероятно, из всего общества одна-единственная слыхала про «этого сумасшедшего парня»!
— Доминик вправе возмущаться твоим поведением, мой дорогой! Слуги существуют на свете не для того, чтобы над ними глумились!
— Я не люблю Доминика именно за то, что он идеальный слуга! Прости, но я ничего не могу с собой поделать, слуг я вообще не люблю. Это противно моей натуре!
— Dominik ist kein Sluga, er ist mein guter Freund und ich hab ihn sehr lieb! Er ist ein netter und ehrlicher und sympathischer Mensch![46] — сказала графиня, решительно встав на защиту Доминика.
Очутившись в центре ожесточенной словесной перепалки, господин доктор Тасилло Пацак почувствовал себя на освещенной со всех сторон прожекторами оперной рампе эдаким гидальго, разящим всех и вся тонкой шпагой остроумия. В полный голос он принялся растолковывать графине, что между ней и камердинером Домиником непроходимой стеной стоит «Готский альманах», и если она, графиня де Лафонтен-Орсиваль, снисходит до того, что становится благосклонным другом Доминика, то для Доминика это, allerdings[47], честь, и только! Графиня Орсиваль, протягивающая руку для дружеского поцелуя лакею в ливрее, выглядит столь же символично, как, скажем, геральдическая львица с голубого поля ее орсивальского герба, протягивающая львиную лапу для поцелуя первому подвернувшемуся плебею. Но у нас, простых смертных, увы, в жилах течет кровь, а не шампанское, как у графов, и потому мы вправе оскорбляться проявлениями лакейства, тем более что сами мы недалеко ушли от холопов!
44
Адольф Лоос очень хорошо заметил, что существовавшее в восемнадцатом веке титулование доктором так же глупо, как если бы мы, желая оказать честь своему башмачнику, сказали бы: имею честь приветствовать вас, господин сапожник!
46
Доминик не слуга, он мой добрый друг, и я очень его люблю. Он порядочный, честный и симпатичный человек!