Бобочка по натуре своей не была пьяницей. К алкоголю она питала явное отвращение, но она столько выпила за свою жизнь, что могла бражничать три ночи подряд, смутно ощущая лишь глубокую и непреоборимую потребность напиться до бесчувствия и умереть где-нибудь в грязной канаве на обочине костаньевецкого шоссе.
«Бог знает, кто из Радаев, когда и в какой канаве кончил жизнь, и чей горячий, кровавый язык сейчас касается стакана, из которого пьет она, но вся жизнь Ксении прошла в пьяном угаре».
Раздумывая о себе, о своей жизни, об истоках и границах своей личности, Филипп терялся в туманных образах, не в силах обрести ясность.
В самом деле, выходило так, что наши руки сохранили тепло чужой жизни, что поломанные игрушки, треснутые ручки и щербины фарфоровых чашек, письма, молитвы, терзания — все это не что иное, как ответы на старые, давно прочитанные письма, эхо забытых слов, воспоминания о былой вине и муки из-за чужих горестей.
Гоняясь больше двадцати лет за женщинами, за красотой и за прочими фикциями, Филипп свое влечение к женщинам и к женственности объяснял чужими комплексами, горечью и болезненным страхом одиночества, и ему казалось, что, когда он имел дело с женщинами, он фактически оставался в стороне, бессильный и жалкий, а вместо него действовал другой.
Лоно женщины, представлявшееся ему символом женственности и материнства, впоследствии обычно оказывалось лишь теплой утробой, о которой глупо было мечтать. Чувство реальности в Филиппе вообще было слабо развито, он плохо ориентировался в вещах, не чувствовал их связи. Хилый и колеблющийся как стебелек ириса на ветру, Филипп боялся увидеть во сне рыбу, мертвый оскал зубов, а особенно тусклый блеск заячьей шерсти на цилиндрах: Это те, другие, что жили в нем, брали предметы и вещи руками в перчатках, а его пальцы утратили способность реального осязанья. Причину своей боязни блестящих, черных цилиндров Филипп однажды случайно разгадал: мать рассказала ему, что, когда имение Валенти в Польше продавали с аукциона, судебные исполнители, по словам ее отца, тогда еще ребенка, были в высоких, ворсистых черных цилиндрах.
В общении с Бобочкой неуверенность в идентичности своей собственной личности поначалу проявлялась весьма слабо. Ровным зеленоватым светом сияла луна, когда ему впервые захотелось позабыть в объятиях этой женщины о своей противоречивости и раздробленности.
Густой зеленоватый свет, звуки едва уловимы, словно проникают сквозь материю. В полумраке квакают лягушки, а он ждет ее в сквере перед аптекой, в глубине аллеи у небольшого фонтана. Сорвав по дороге (он и сам не знает, где и когда) колокольчик вьюнка, он мял увядший цветок в потных пальцах. Она пришла, от нее пахло сеном, и она была теплая, как девочка. В ту ночь она много и подробно рассказывала о своем детстве: как расчесывала волосы густым гребешком, какие у нее были тугие косы, как в пансионе стояла на коленях на ранних утренних мессах. В лунные ночи она плясала в тени каштанов и ребенком страшно боялась восковых фигур святых у алтарей под стеклянными колпаками: у одной такой восковой будапештской святой в шитой золотом парче на руках и ногах запеклась жирная, густая, черная кровь.
В исступлении бурной, безумной ночи святого Роха желанный сон вспыхнул фантастическим фейерверком. Святой Рох Костаньевецкий уже больше ста лет почитался защитником и покровителем всех прокаженных, эпилептиков, уродов, юродивых и калек от Бикова, Краводера, Ямы и Турчинова до Блатни и от Блатни до жабокречских виноградников. В этот день на телегах и пешком через леса и овраги сюда стекались толпы людей, чтобы помолиться перед деревянным чудотворцем. О нем было известно, что двадцать два года тому назад он воскресил девочку из Ялжабета, которую укусила змея и которая уже два дня лежала мертвой. Этот святой Рох Костаньевецкий был во всех отношениях удивительным святым: время от времени он ворочал глазами, цветы у его ног никогда не увядали, а источник перед липой на холмике у часовни никогда не иссякал — это подтверждали самые древние старики округи. Вода источника исцеляла язвы, являлась чудотворным средством от подагры и тяжелейших случаев паралича: возле источника постоянно можно было видеть три-четыре воткнутых в землю костыля как благодарность святому чудотворцу от тех, кто выздоровел и стал ходить, восхваляя Его Честь и Славу.