Грязный гроб, кровавые тряпки — зрелище жуткое! Так и есть! Из желтой глины, из-под тонкой сломанной сосновой доски виднелась рука Кириалеса и манжета голубой шелковой рубашки Баллочанского. Эту рубаху Бобочка купила Баллочанскому летом на деньги Корнгольда, а Кириалес, оставляя у нее свои вещи на несколько дней, пока он не вернется, надел эту рубаху в утро отъезда.
Сообщив властям сведения о личности доктора философии и общей медицины, бывшего экстраординарного профессора Константинопольского университета С. К. Кириалеса, именем которого международная наука окрестила на вечные времена гистологический разрез волоса, Бобочка вернулась в Костаньевец, измученная скрупулезным и педантичным допросом при составлении протокола, промокшая до нитки и смертельно усталая…
Бобочка постучалась к Филиппу. Это было время их обычных свиданий в комнате под кровлей его матери. В последнее время, с тех пор как в лесу стало мокро, они больше не встречались на полянке или у старого бука, под которым укрылись от грозы в ту бурную ночь, когда возвращались с праздника святого Роха («Suche die Buche, weiche die Eiche!»).
Попросив у Филиппа извинения за то, что мешает ему и докучает своими бедами, она сказала, что хочет обратиться к нему с просьбой. Она решила уехать, самое позднее сегодня вечером, и ей нужны деньги на билет до Гамбурга.
Рассказ о смерти грека на железной дороге и о том, как откапывали могилу, потряс Филиппа, у него сдавило горло, отнялось дыхание, и он услышал, как бьется сердце и как пульсирует кровь под коленями и в локтях. Схватившись за голову, чуть не теряя сознание и дрожа, как в лихорадке, он сказал, что таких денег при себе у него нет, но он может завтра утром поехать с ней в город, проводить ее и, разумеется, предоставить в ее распоряжение все, что у него есть.
Бледная как мел, Боба хладнокровно и решительно отклонила его предложение:
— Спасибо за любезность, но я поеду одна. Я не нуждаюсь в сопровождающих. Деньги же нужны сегодня, и самое позднее в семь!
Казначей муниципалитета (товарищ Филиппа по епископскому сиротскому дому) в последнее время вел его финансовые дела, был знаком с его денежными обстоятельствами, и Филипп пользовался у него неограниченным кредитом. Поэтому Филипп предложил такой вариант: он сходит к своему приятелю и принесет ей все, что сможет раздобыть.
Бобочка отклонила и это.
Ей не хочется его утруждать. Сейчас она идет в кафе и пробудет там до семи, а в семь сама придет сюда за деньгами. На том и расстались.
Казначея, конечно, на месте не оказалось. Он, как сказали Филиппу, уехал по делам муниципалитета и вернется поздно ночью. Связи Филиппа с жителями Костаньевца были слабые, он почти никого не знал. Мысль занять деньги у матери он тотчас отбросил из принципиальных соображений, и, таким образом, остался лишь землемер. В кассе землемера нашлось всего девять тысяч, из них четыре следовало немедленно внести на депозит казны.
Взяв у землемера пять тысяч, Филипп вернулся домой, добавил две, что были у него, сложил деньги в конверт и, как тигр в клетке, забегал от шкафа к овальному столику и обратно. Закопченные потолочные балки, большая позолоченная керосиновая лампа над столом и этот глупый Елачич напротив, в другой комнате, где стояла голубая плисовая гостиная, нестерпимо раздражали, хотелось все бить и крушить. А время недвижимо стояло на месте, спускались ранние сумерки. Старая Регина, сидя внизу в своей комнате, по шагам сына поняла, что случилось неладное. От его шагов поскрипывала вся деревянная надстройка, гул разносился по всему дому, подрагивала висячая лампа, с иконы Пречистой девы свалилась даже оливковая ветвь, оставшаяся от вербного воскресенья, и лампадка качалась, и штукатурка лупилась на деревянных досках потолка, и пыль сыпалась, а сын на мансарде ходил и ходил как заведенный. Сидит старуха в кресле, притаилась от страха, нет сил подняться по деревянной лестнице и спросить, что с ним такое. А Филипп бегает, опустив голову, от шкафа к столу и от стола к шкафу, и смотрит вот уже тридцатый раз на часы, а стрелки точно остановились и не трогаются с места, — все еще четверть седьмого. Уже и Мишко вернулся с пастбища, и Каролина заперла кур в курятнике, и долго-долго таскали воду из колодца; он сел в кресло и, спрятав голову в ладони, просидел так целую вечность, а было все еще четверть седьмого, и ни минутой больше.