А утро было холодное, промозглое, неприятное. Не утро, а конец ночи, звезды еще не погасли.
С Ниной я простился дома.
- Сделай все, что я тебя прошу, и жди меня. Я же всегда возвращаюсь.
Она плакала. Обнимала меня, целовала и плакала.
- Только вернись! Только вернись!
Нефедов не подвел. Ко мне подошел капитан, спросил тот ли я Андрей - друг полковника Нефедова и, получив утвердительный ответ, провел меня через все посты к самолету, а уже через час мы летели над спящей еще Россией. Я летел домой. Я возвращался.
А когда-то я был молодым. Душа моя, еще не оцарапанная жизнью, была полна надежд. Я мечтал и верил. Детство провел в кубанской станице на берегу речушки без названия. Двор моей бабушки заканчивался протокой, которая весело журчала весной и совсем пересыхала летом. Больше воды я не видел, а мечтал о море. О настоящем море. Всю свою жизнь помню вкус черешни из сада моей бабушки, помню куст терна, росший прямо под моим окном: ягоды сине-черные, огромные, приятно вяжущие рот. Детство! Детство! Оно было сначала долгим, а потом вдруг мелькнуло и ушло в память. Юность, испорченная комсомолом. Идеи, идеи. Собрания, собрания. Если бы не девочка Ира с соседнего дома, то можно было кидаться с крыши школы. Порой становилось страшно от идиотизма предстоящего будущего. С тех пор ненавижу день первого мая. Толпы, спозаранок счастливо-пьяных мужиков и бабы, с флагами и транспарантами заполнили все улицы и идут, идут, и идут... От словоблудия вождей тошнило и я спасался любовью и мечтой. Красивой мечтой о море и о девочке Ире.
Мечта сбылась, а девочка Ира стала женой моего друга. Правда, когда мы возвращались домой после выпускной ночи, она попросила меня не поступать в мореходку, а идти, как все, в институт - в стадо. Как все! В стадо! Нет! Я всегда шел своей дорогой, своей и только мной избранной.
А в самолете было холодно и неуютно. Я отхлебывал водку из бутылки, но тепло, казалось, надолго покинуло мое тело. Ровный гул двигателей уже начинал действовать на нервы, когда самолет пошел на посадку. В иллюминатор я не увидел снега. Город меня встретил теплой погодой. Зимы в том году не случилось. Вообще южные зимы слякотные: то снег с дождем, то дождь без снега. А дни той зимы стояли и вовсе теплые и, как говорят синоптики - без осадков. Уже к концу января вороны осмелели так, что от их "кар-кар" по утрам просыпалась вся округа. Кое-где появилась первая зелень - молодая травяная поросль. После тюменских морозов и московских приключений было особенно приятно греться на теплом солнышке.
Я устроился на окраине города там, где никогда раньше не бывал. Старушка полуармянка сдала мне комнатенку с кроватью и столом, в углу шкафчик, когда-то, наверное, покрытый лаком, а теперь покрашенный черной краской. Он походил на гроб, стоящий на "папа". Дни тянулись медленно, однообразно. Я ждал. Я ждал весны и настоящего тепла. Я ждал, когда моя память вернет меня в те дни, которые я прожил и к тем людям, за чьими жизнями я вернулся.
Прополз февраль. Дождливый и грустный. Весна пришла! Ее приход я отметил бутылкой водки, пролежав весь день в своей комнате на кровати.
Бабуля запропастилась по своим делам, и мне никто не мешал думать. "Время пришло! Уже нет смысла что-то откладывать. Первое - документы". Я знал кое-кого в городе, кто мог мне смастырить "липу", но им я не доверял. Был еще один мужичок, правда, он жил в пригороде, но к нему у меня было больше доверия.
Бабуля вернулась не одна. С ней пришла женщина лет сорока, а может и меньше - их полукровок не разберешь. Стройная фигурка, маленькая, словно точеная. Груди чуть пообвисли, глаза грустные, но большие-большие.
- Катя,- сказала она и протянула руку.
- Андрей,- ответил я и, вдруг, совершенно неожиданно для себя поцеловал ее ладонь.
- Это моя дочь,- пояснила старуха. - Вспомнила, что есть мать и приехала.
Мать с дочерью засуетились, собирая ужин, а я сгонял в ларек и принес бутылку "Черного монаха", да для себя пузырь "Флагмана". За ужином бабушка приняла пару рюмок "монаха" и пошла, спать с лукавым блеском в глазах, оставляя нас вдвоем. А я уже давно глазами раздел ее дочь, уверенный, что она и в натуре сегодня проведет ночь в моей комнате. Мы засиделись далеко за полночь. Толстовская формула о счастье и несчастье семей воплощалась в жизнь.
"Моя семья,- рассказывала Катя, - как все семьи в наше время. Муж не муж. Так. Сосед по дивану. Два года без работы. Двое детей, мальчик и девочка. Я работаю приемщицей бутылок. На это и живем, если это можно назвать жизнью". Она смотрела смело мне в глаза, и я видел в этих глазах ее уверенность. Уверенность в том, что она сегодня будет спать со мной.