- У вас уютно.
- Да? - удивилась она.
- не нравится. Пожалуй, я еще выпью водки.
- Пожалуйста.
Она налила мне рюмку и поставила передо мной на стойку.
- Благодарю,- ответил я и заметил на ее красивой руке обруальное кольцо.
- Что-нибудь запить?- спросила барменша, глядя мне в глаза.
- Если возможно - кофе. Я вам не помешаю здесь, за стойкой. Знаете, одному грустно в чужом городе.
- А вы откуда?- спросила она.
- Я жил в стольких городах, что уже и сам не знаю, где же мой дом.
- Грустно не знать своего дома или вы шутите?
- Если это шутка, то я был бы рад, но, к сожалению, это истина. А вы вообще первая женщина с кем я заговорил в этом городе.
Она улыбнулась. Мило, чуть заметно.
- Я не умею делать комплементы? - спросил я.
- Отнюдь! - воскликнула она и поставила на стойку чашку.
- Ваш кофе.
- Благодарю. И еще, пожалуйста, водки.
Бар заполнялся в основном молодыми парами, они объединялись в шумные компании: становилось веселей в зале. Мы познакомились. Но для нашей беседы времени не оставалось. Валя отпускала пиво, сигареты, орешки, что-то подавала горячее из кухни. Я пересел на крайний табурет у стойки и, потягтвая кофе, рассматривал зал. Совсем рядом от меня на стене, чуть косо висела знакомая картина. Пейзаж с холмами, рекой и чахлыми кустами в лучах заходящего солнца. Без труда я вспомнил автора - Сережу Букина, развеселого художника, бородатого и вечно желающего выпить. Улучив момент, когда Валя была свободна, я спросил.
- Вы любите живопись?
- Я? - она удивилась. - Нет. Если вы о картинах, то это все муж. Автор этих работ друг моего мужа. А вы сами любите картины?
- Я? Нет. Иногда что-то продаю, покупаю, но сам не коллекционирую. Нечего.
- Ой ля-ля! Так вы знаток!
Я усмехнулся. - Нет, любитель. Еще кофе и водки.
Мир казалось, мне, сузился до размеров этого маленького бара, и жили в нем только ы с Валей. Она все так же отпускала пойло и делала вид, что меня нет рядом. Но я чувствовал, что она думает обо мне и видит меня, не глядя в мою сторону. Я же смотрел на нее неотрывно и боялся думать о чем-либо другом, как не о ней. Что было мне в ее тихой красоте? В движении ее рук и тихом голосе? Что? А было мне покойно и совсем не от выпитой водки. Уходить не хотелось. Уходить было некуда.
- Я вам не машаю?
- Я рада, что вы задержались в моем баре, а не пошли в другой.
- Когда вы закрываетесь?
- Обычно в двенадцать. Муж заезжает за мной в одиннадцать, но если есть хорошие клиенты, мы терпим. Деньги определяют режим работы.
- Насколько нужно быть хорошим, что бы вы ни закрывались до утра?
- Это решает муж. С клиентами остается он и охранник, а я все равно в двенадцать уеду. Дети!
- Валя, вы счастливая женщина.
- На ваш взгляд? - спросила она.
- Да, мне так кажется. Муж! Дети! Свой бизнес! Что еще надо?
- Вы правы. Что еще надо.
Молодой охломон, стриженный под полукотовского, отвлек Валентину от меня, цедя сквозь зубы: "Пиво и орешки, красавица".
Зал гомонил уже в сто голосов. Вентиляция не справлялась, и густой дым плавал под потолком. У стойки собралась небольшая очередь из-за пьяненькой девицы, которая никак не могла сообразить, что же она хочет. Я оставил у чашки с кофе пачку сигарет и зажигалку, чтобы она, Валя, не решила, что я ушел совсем и вышел на улицу в ночной город. Свежий воздух слегка качнул меня, когда я вдохнул полной грудью. Город не спал. Город гулял. Я прошел до угла и купил у старушки букетик полевых цветов, а может они были из теплицы, но мне понравились. Бабуля меня сердечно поблагодарила за покупку и засобиралась - я купил у нее все цветы, и торговать ей было уже нечем. С охапкой цветов я вернулся в бар и вовремя. У стойки никого не было, а в глазах Вали я увидел радость.
- Это вам,- сказал я и протянул ей букет.
- Спасибо. Если не возражаете,я разделю этот букет на маленькие букетики и поставлю на столы. Пусть у всех будет праздник. Ладно?
- Букет ваш - делайте, что хотите. Я был заранее уверен, что вы его не поставите в своей спальне.
Чуть дольше, чем обычно, она посмотрела мне в глаза, усмехнулась и скрылась за дверью.
Водка скользнула по гортани и протекла аж до пяток - теплая и противная. "Пора уходить" - решил я. - "В чужом пиру похмелья нет".
Я вышел из бара. Темнота ночи мало-помалу исчезла. Желание быть пересиливало возможность казаться. Только действие, в сущности, определяет бытие.
Слегка воодушевленный выпитым, я шел по предрассветному городу полон желания действовать. Город, некогда мой любимый, а теперь враждебный, спал и те, за кем я пришел не ведали, что дни их сочтены. Я был один. Всю жизнь любивший семью, друзей - теперь я был один, и держать ответ мне было не перед кем, как и советоваться. Совещаться - дело многих людей, а действовать - дело одного человека. У меня не было сил жалеть, не было возможности простить. Иногда прощение более тяжкий грех, нежели лишение жизни. К стыду своему я забыл людей мне дорогих, но тех, кого я приговорил, я помнил до мелочей и эта память, как нитьАриадны, вела меня к цели.