Я толкнул дверь и вошел в дом, а мне навстречу из-за цветастой занавески шагнула Людка. Лифчик она не носила сроду. Ее огромная грудь бугрилась под халатом, соски здоровые, величиной с орех, торчали бестыже в разные стороны.
- Ты хто? - спросила она, но халат не запахнула.
- Не признала?
- Не,- удивленно ответила она, а потом ойкнула и присела на табурет.
- Да ты той работник с покоса. Вот умора! Объявился.
- Хорошо встречаешь гостей, Людмила Батьковна.
- Який же ты гость? Ты свой поди уже.
- А где Толян? - спросил я.
- Ты шо, сказився? Так Толяна уже год як нема. Помер Толян. А я теперча вдова.
На ее красивой, пышущей здоровьем, роже, не дернулся ни один мускул, а глаза блудили своей красотой.
- Как помер? - опешил я.
- А як помирают? - она улыбнулась. - Як вси. Боже дал - Боже взял. Да ты сидай. В ногах правды нету.
Я присел на лавку у окна и закурил.
- Расскажи мне, как все случилось. Он же был здоровенный мужик. Не болел.
- Мужик як мужик. Взял да и помер. Ты вот чего сюда заявился. Интерес, какой?
Она замолчала. Впилась в меня глазами. Приосанилась.
- Помню як ты на меня гляделки пялил. И на грудя мои, на ляшки. Тепереча што? Олахудрилась али как?
Мне стало грустно. Мне стало до безобразия противно в этом доме сидеть и видеть эту красивую суку. Запахло нестиранным бельем и потом вперемежку со спермою.
- Где он похоронен? - спросил я.
- Як где? На кладбище. Так це далеко. Пешком не дайдешь.
- Я на машине.
- А может с дороги отдохнешь. Ушица у меня. Самограй,- она помолчала, не моргая глядя мне в глаза,а потом добавила,- постелю застелю с дороги-то.
- Нет. Спасибо. Мне пора ехать.
Я встал и скорым шагом вышел во двор, сплюнул сигарету. Спазмы сжимали горло. Хотелось плакать, нет, хотелось выть...
У машины с Солдатом калякал какой-то дед в солдатском бушлате и солдатской же шапке. Я подошел.
- Так ты ж, голубок, где служил? Я вот усе войны воевал. Скилько землицы перекопал - жуть. Шо там Мамаев Курган? Я поболее порыл-то землицы. А скоро наш воинский праздник - День Победы. Мне ш тильки опохмелку принять.
- Что за проблема, дед? - спросил я.
- Шо? - спросил дед и сдвинул шапку на лоб.
- В чем дело, спрашиваю?
- А-а. Так я ж на пузырь хочу у сокола стрельнуть, а вин ломается.
- Святое дело, отец, опохмелиться. А где здесь у вас можно душу обогреть стаканом-другим.
Дед ожил, и его шапка вернулась на место.
- У нас этого добра хоть пропади и залейся. Пишли.
Старик схватил меня за руку и поволок за собой.
- Погодь. Погодь ты,- прикрикнул я на деда. - Садись в машину, и поедем куда надо.
- На кой мне твоя машина. Вон моя хата, а напрямки через огород Нюры.
- Ладно,- согласился я,- пошли. Паша ты как?
Солдат закрыл машину и пошел следом.
Ни что на свете не сближает так людей, как водка и война. Через полчаса мы уже были друзья до гроба. Солдат не пил, а я хлестал под его удивленный взгляд стакан за стаканом. Дед за мной по пятам.
- Слышь, Максимыч,- наконец собрался я с волей,- а знал Толяна?
- Якого- пьяно спросил меня дед.
- А того, что козу держал, дом на углу, жена Людка. Который умер год назад.
- Хто? Толян? - Дед смотрел на меня удивленно и трезвел на глазах. Моя хмель тоже куда-то пропала.
- Толян не помер. Толян сам себя порешил. Вот яки дела.
- Дед. Ты мне по пьяне-то не гони. Я только что с его женой говорил, Людмилой.
- Вот я тоби и кажу. Черес её, курву, Толян себя и порешил. Поворот на Заводской улице знаешь? Там еще стена заводская. Во-во. В неё он на полном ходу и въехал. Насмерть. Враз.
- А Людка-то причем? - спросил я и тут же понял глупость своего вопроса.
- Як при чем? Она ш, шалава, его и сгубила. Хороводилась с кем непоподя, а в том лете к нам войска прислали. На постой. Она, лахудра, там по ихним палаткам денно-ношно пропадала. Бабы сказуют, што ее на карты играли, а потом всем войском, значит, и купоросили. Як же такое пережить? Вот Толян махнул пузырь самограя и в стену тую и заехал. Враз. Насмерть.
- Дед, а ты не брешешь? - спросил я.
- Шо мне брехать? Кликни мою бабку, она тобе тож скажет. А к Людке тепереча всяк заходи и каждому дает, лярва. Сам бы пошел, да я уже не стрелок. Был наган, да тильки одна кобура осталася.
Дед уже вовсе окосел и что-то гнал Солдату, а для меня мир погас, обеззвучил "Толян! Толян! Вот какой ты камень носил в своей душе. Сгинул ты за кусок красивого мяса, дуролей. Или позора пережить не смог, или любил эту суку любовью странной. Теперь-то не узнать. Глупо-то как, как глупо!"
Очнулся я на заднем сиденье в машине.
- Солдат! А, Солдат! Я живой?
- Живой-живой,- засмеялся Пашка.
- Тебе минералки или пивка?
- Водки! Хорошей водки стакан,- завопил я.