- Я чуть не захлебнулась, кретин, - жаловалась мне потом Тоня.
- Главное, что тебе понравилось, а вечером будет еще лучше. Обязательно приходи.
- Ну уж нет, дорогой. Я хочу отдохнуть. А там посмотрим,- пообещала Антонина и пошла одеваться.
Закрыв за ней дверь, я выпил сотку водки и лег спать. И только оставшись один, я понял, что все эти сексуальные гримасы лишь способ отвлечь себя от главного: неотвратимого будущего.
"Не верьте волхвам дары приносящим. Не верьте и снам к вам приходящим".
Я проснулся от собственного крика. Крика ужасного, страшного, как предсмертного. Мне приснился СТРАХ. Не ужас, ни смерть, ни боль разрываемого сердца, а СТРАХ!
Страх - это то, что испытывает все живое, перед своим концом, перед тем, как исчезнуть в небытии, в вечности нежизни. СТРАХ! Страх, мной убитых и страх тех, за чьими жизнями я приехал в этот город. Господь послал мне его во сне, дабы я мог осознать, что такое страх.
А за окном уже вечерело. В квартире было тихо и сумрачно. Измятая постель, окурки и пустые бокалы, вонь прошедшей ночи и грязное липкое тело. Я лежал, не шевелясь,боясь, что увиденное во сне повторится, и я не смогу это пережить. На одном из бокалов висел использованный презерватив с огромными усами. И вся эта композиция напомнила мне о ничтожестве прошлого и несовершенстве будущего: прошлое - это миг наслаждения, а будущее - это скомканная жизнь одиночества. Воздух в комнате еще хранил запах духов Антонины, запах ее тела и вонь нашей любви перемешанную с сигаретным дымом. Ничто не противно так, как понимание собственного ничтожества. Понимание собственного "Я", как пылинку мироздания. День сменился вечером, и вечер сменил ночь "где-то и что-то свершилось, может доброе, а, может, и плохое, а твое "Я" лишь истекло, стаканом спермы и язык твой излизал проститутку".
После выпитой водки и двух сигарет кряду я почему-то вспомнил Есенина
Да, есть горькая правда Земли
Подсмотрел я ребяческим оком
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.
Зазвонил телефон. Я даже не пошевелился: то ли я уже умер, то ли не родился? Душа моя не хранила прошлого, а мозги не хотели понимать будущее. "Ты сломался. Ты не был готов к тому, что сам натворил. И Людку ты убил не потому, что она виновна, а за то, что она была доступна, и ее брали все, кто хотел. Ты врешь себе и за это себя же ненавидишь. "Когда тебе никто не верит, приходиться врать себе". Не о тебе ли это сказано?"
Мысли мои пустились вскачь и я чх подгонял водярой, перемешивая ее вонь с сигарным дымом. Мне было противно сидеть на кухне среди немытой посуды на пару с полной пепельницей окурков, но еще противнее было что-то делать другое. А телефон звонил и звонил. Кто-то настойчиво хотел пробиться в мою жизнь, наивно пологая, что я еще жив. А я пил водку и всякий раз заливая себя этим пойлом, чувствовал, что мне это нравится более всего. "Пьянство - агония не умершей души". И опрокинув себе в нутро последние сто грамм, не твердо держась на ногах, я поплелся в ближайший ларек за пузырем.
Ночь. Ночь весенняя. Она пьянит, но эта хмель дарит надежду, а я, напротив, не во что уже не верил и не надеялся ни на что. Любовью или любовями я был сыт по горло. Деньги я не любил, власть мне осточертела, а жизнь превратилась в скачку от тюрьмы до притона, от секса до слез, от жизни до смерти.
У мусорного бака две человеческие фигуры копались в его нутре. Я подошел ближе.
- Здорово, мужики!
Они обернулись. Мужик лет неопределенных и баба с лицом похожим не то на сушеный персик, не то на ореховую скорлупу.
- Здорово,- пробасил мужик. - Чего надо?
- Выпить хотите?- спросил я.
- А пожрать? - спросила баба.
- И пожрать тоже,- ответил я.
- А не брешешь? - спросила баба и подошла ко мне ближе.
- А на кой мне брехать? И выпьем, и закусим. Вот бабки. Кто пойдет?
Я протянул, не знаю сколько, денег. Баба взяла деньги, пересчитала и отдала напарнику.
- Сгоняй, Миш, на Комсу, к Верке.
Мужик взял деньги и, не считая, сунул их в карман.
- Ждите здесь,- приказал он и растворился в темноте за мусорным баком.
- А ты чего это гуляешь? - спросиба баба. - Или от жинки ушел?
- У меня нет жинки. У меня никого нет.
- Брешешь. По одежде видать и по морде - ухоженный кобель.
- Таким мама родила,- уточнил я.
- Мамы вас рожают маленькими и голенькими. Это вы потом жиреете и кобелируете.
- Да ты философ. Звать тебя как?
- А на хера тебе мое имя? Звать Никак и фамилия моя Никудышная.
- И то хорошо. А я вообще не знаю ни своего имени, ни фамилии. Все забыл.
- Или пропил? - спросила Никак.
- Может и пропил,- согласился я.