— Позвольте, Ваше Превосходительство! — из рядов командиров выдвинулся старый седой штаб-с-полковник Феоктист Степанович Волхов. — Не можно завтра в атаку идти. Люди устали, подразделения обескровили, едва-едва врага натиск сдерживаем. Атаковать завтра — себе на погибель.
— Полковник, искренни ли слова Ваши? — Кожемяка сурово взглянул на осмелившегося перечить ему человека. — Почём мне знать, может Вы, полковник, о шкуре своей печётесь, а не о благе воинства?
— Шкура моя старая немного стоит, а кровью войска росского и так земля вся залитая, чтобы вновь реки красные множить.
— Что ж, тогда и впрямь с битвой торопиться не будем. Прежде дадим ратникам отдохнуть и к битве подготовиться. А ты, капитан, — Всеволод пристально посмотрел на опального военачальника, — ежели к исходу завтрашнего дня на всё войско доспехов надлежащих не изыщешь, впереди строя в одной рубахе полотняной пойдешь. Ибо думаю, что денежки казённые на доспехи, государем выделенные, недалече спрятаны.
— Но я, я… — начал было опальный вельможа, но был прерван грозным рыком Всеволода.
— Молчать! Слушать всем! Войска на передовой каждые два дня менять, учения проводить ежедневно, к штурму грядущему готовить. Три седьмицы на подготовку даю. Потом будет сеча. Кто воинов не надлежаще учить станет, с того и спрошу. Три дня на штурм отвожу, нечего тут валандаться, орки и без того уже по горам растекаются!
— Ваше Превосходительство, — вновь обратился к нему всё тот же седой полковник, — все наши деяния станут напрасными, коль Чарожники проклятые в городе оставаться будут. Сколь днём отобьем — столь ночью назад и откатимся. Нынче меж нами и орками площадь базарная — скрытно ни нам, не им не подобраться, вот мы и удерживаемся, а как в атаку пойдём, стена к стене станем, так вырежут нас орки под прикрытием огненным.
Всеволод надолго задумался, пристально вглядываясь в лица собравшихся. Тё молчали, понуро опустив головы.
— Чарожники, чарожники… Что ж, раз так, то значит, надобно одним днём управиться, дабы не было где чародею вражьему укрыться. Город займём, а хозяина чарожного за ров вместе со всеми выбросим. А уж за стенами крепости непременно удержимся. А позже и на самого чародея управу найдём. Жаль, наши чародейщики ни на что не годные оказались.
Молчание стало ещё угрюмее. — "Ишь, что придумал воевода — одним днём город захватить…" — не высказанные мысли буквально витали в воздухе.
— Тяжкое дело Вы удумали, тяжкое! — всё тот же старый полковник задумчиво взъерошил седые волосы. — Тяжкое, но отчего-то думается мне, исполнимое.
— Хорошо хоть некоторые со мной согласны, — воевода качнул шеломом. — А теперь ступайте к своим ратникам и исполняйте мои приказания. Я всё сказал.
В первую неделю Всеволод учинил полную ревизию. Было проверено содержимое складов, где оказалось примерное количество всевозможных припасов и оружия, частью распакованного, а частью сложенного аккуратными тюками. Войско росское было посчитано, проверено и определено на предмет комплектности. Вскоре многие из тысячников, потерявшие по собственной глупости большую часть солдат, превратились в сотников, а то и десятников. Новый воевода не учинял огульных наказаний — по каждому факту и каждому делу было проведено строгое расследование. Так, например, сотник Архип Ахилесович Трегубов — сотник двадцать пятой пешей сотни, в ведении которого осталось не более двух десятков бойцов, был не только не наказан, а после тщательного разбирательства и расспросов, проведённых средь простых ратников, удостоен милости и назначен штаб-с-полковником, ибо вины его в гибели ратников сотни, дважды оказывавшейся на острие атаки и трижды прикрывавших отход росских сил, не было, а усмотрена в его действиях была "храбрость отменная и прилежание в мыслях полководческих тщательное". Досталось попервой и Евстигнею Родовичу, впрочем, не столь за гибель людей, коих и потери в сравнении с остальными не велики были, а за самоуправство. Но когда Всеволоду доложили, что именно за самоуправство Родовичем было произведено, генерал приказал тут же доставить к себе столь дерзкого к неприятелю десятника.
— Ваше Превосходительство, лейтенант-десятник Евстигней Родович Землепашцев по-вашему велению прибыл, — бодро отрапортовал десятник, едва войдя в командирскую палатку.
— Прибыл, говоришь? — генерал по — доброму усмехнулся. — Ну, раз прибыл, рассказывай, как же ты так умудрился чарожника сничтожить иль то люди брешут?
— Почему ж брешут, истино так и было. Только не я чарожника стрелой пробил, а ратник мой Михась Тарасович. Басов его фамилия. Мне чужих подвигов-приключений не надо, мне и своих хоть на печи складывай.
— Ишь ты какой, Евстигней Землепашцев, сын Рода, ершистый. Может, и подвигов тебе чужих не надо, но и в обиду себя не дашь. Проходи, садись, чай пить будем!
— Некогда мне, Ваше Превосходительство, чаи гонять, мне ратников обучать надо. Новых дали взамен выбывших, вот и бьюсь теперь. Не досуг мне. Вы уж извиняйте, с благодарствием кланяюсь.
— Постой, постой, Евстигней Родович, не торопись. С новобранцами твоими есть у тебя кому заняться, да и мы здесь не просто так чаи гонять будем. Беседы умные поведём, как чарожников победить, как чёрную нечисть сничтожить.
— Ну, раз такое дело, так отчего ж чайку-то не попить? Попью. — Родович огладил правой рукой усы и, вальяжно пройдясь к столу, уселся в гостеприимно подставленное кресло.
Чай был сладким и душистым. Яства, лежавшие на столе, изумительно вкусны. Кресло до неприличия удобно… Короче: Родович и не заметил, как допил третью чашечку предложенного ему напитка.
— Надумал я тут: войско малое да умелое учредить, но прежде чем о нём сказывать да рядить, расскажи мне, как ты до дела такого додумался — чарожника стрелами калёными попотчевать? — вновь поинтересовался воевода, наливая десятнику четвертую чашечку и пододвигая к нему поближе тарелочку с медовой халвой.
— Дак, и чё тут думать — то было? Куда деваться, коли назначение у нас одно — врага лихого бить?!
— И то верно, — согласился воевода, при этом в его взоре появились лукавые искорки. — Но всё одно интересно, как это придумалось — то к врагу в его самоуверенности великой малым числом пробраться да стрелой калёной в голову супостату ударить?
— Так ить известно как: ежели к утке дикой крадёшься, то одному завсегда сподручнее, чем всем селом болота окучивать. Кагалом — то сколь не таись, всё одно хто ни хто, а своронит, спугнёт уточку. Веточка треснет там, али водица громче громкого хлипнет, вот и вспорхнёт пернатая поперёд силков, на неё брошенных. Ворог — он, конечно, не уточка, не зверь дикий, но всё одно, где нигде, а малой дружбой* (в смысле малой группой) сподручнее его бить бывает. — И тут же, взглянув на заинтересованное лицо воеводы, принялся пояснять: — Ну, это где прознать что, али проскользнуть куда незаметненько, особливо если враг — то чем другим отвлечён-занят. Как чарожники над башнями поднялись да магией своей магичить стали, так я и подумал: за силой своей несоразмерной малого, глядишь, и не углядят, а коль и углядят, так на другое малое взгляд уведём. Вот я и послал Михася и ещё одного оболтуса (стрелки они у нас отменные!) на башню вражескую, на смерть верную. Но и не послать не мог, была ведь надежда малая, на вражескую беспечность помноженная. Так ведь, Ваше Превосходительство, и выгорело. Выгорело ведь?
— Выгорело, выгорело! — всё шире и шире улыбаясь, подтвердил воевода.