Представление ему не понравилось. Глупые бездарные клоуны, лупцевавшие друг друга, сменялись укротителями кур и прочей домашней живности. Но бывший ординарец ждал не этого. Наконец на арене появился он: великий факир Аль-бара-бу Бей. Одного взгляда, брошенного на его коренастую, словно приплюснутую фигуру, хватило, чтобы понять: неуловимым убийцей со столь красноречивым прозвищем Стилет он быть не мог. Лёнька сквозь всполохи жгучей боли помнил гибкую, высокую фигуру, одетую в серый плащ воина, мелькнувшую средь скал, прежде чем раствориться среди каменных нагромождений. Меж тем факир прямо с порога начал метать широкие, светящиеся в сумрачном зале кинжалы. Его представление действительно завораживало, но бывший ординарец сидел, глядя в пол и сожалел о последних, зря выброшенных монетах. "…Ищи не то, что видится. Странное и непонятное приглядывай", — слова Яги, постоянно вспоминавшиеся в его голове во все дни странствий, вновь выплыли и засветились перед глазами малиновыми всполохами. Только они и заставили Леонида досидеть до конца представления. "Странное и непонятное".
— "А где тут это странное выглядеть, если и так всё, как на ладони, видится, — огорчённо думал Лёнька, спускаясь за кулисы цирка и жалея потраченных денег. Зачем его понесло за кулисы, он и сам не знал, но уйти просто так не мог. Вдруг факир и окажется тем странным-непонятным, о чём говорила лесная бабушка? Во всяком случае, вниз, в подвал, где находились гримёрки артистов, Лёнька спустился, уже вполне определившись со своим поведением. Жизнь безродного забитого мальчишки приучила его к некоторым простым хитростям. Вот и сейчас в его голове зрел некий план…
— О Великий! — начал он от самого порога гримёрной, глядя обожаемым взглядом на застывшего перед зеркалом коротконогого мужика с лысиной, оказавшейся на месте снятого ярко-огненного парика, призванного изображать на манеже его переливающиеся огнями волосы. — Я не в силах высказать восторг, переполняющий мою душу от увиденного! Ваше выступление божественно, Ваши взмахи рукой легки, точны, сильны и грациозны одновременно! А шар… этот летящий шар, пробитый точно посередине! Я всего лишь усталый путник, падающий у Ваших ног! — при этих словах бывший ординарец действительно повалился в ноги ошеломлённому артисту. — Я Ваш раб и почитатель. Я видел многих мастеров Вашего ремесла, но Вы, без сомнения, лучший!
— Ну, что Вы, ну, что Вы! — едва ли не краснея от ложной скромности, отмахнулся не ожидавший такого восторженного отклика на свои таланты факир. — Это всего лишь… Это всего лишь маленькая толика моих умений! Я ещё многое умею, но лучший… — его голос умолк, и казалось, артист уже никогда не продолжит начатой фразы, но видимо, в нём уже давно жила потребность выговориться. — Есть мастер, который многократно превзошёл меня в своих умениях!
— Но я не верю! — запротестовал по-прежнему коленопреклонённый ординарец. — Это невозможно!
— Возможно, — с какой-то непонятной грустью в голосе подтвердил свои слова факир. — Я всего лишь бледная тень этого мастера!
— Тогда скажите, кто он? — не слишком поспешно, но всё же настойчиво попросил Лёнька, едва не дрожа от внезапно появившейся надежды. Но артист отрицательно покачал головой.
— Вы не хотите сказать, кто он? — Лёнька решил рискнуть. — Тогда я уверен, такого человека нет!
— Ты смеешь сомневаться в справедливости моих слов? — вкрадчиво спросил факир, бегая пальчиками по острию лежавшего под рукой кинжала.
— Да! — Лёнька решил идти до конца. — Никто, уверяю я, никто не может превзойти показанного Вами!
Пальцы на острие кинжала сжались, затем на лице факира появилась улыбка, и он, оставив кинжал в покое, скрестил руки на своей груди.
— Тем не менее, это так, — казалось, артист вот — вот рассмеётся, но кончики его губ упали вниз. — Это моя сестра.
— Что, женщина? — удивление на лице странного почитателя было настолько естественным, что факир вновь невольно заулыбался.
— Да, женщина, моя бедная маленькая Телиста! — услышав имя девушки, Леонид вздрогнул. — Я — то что, я так, а вот сестра моя действительно мастер, муху на лету бьёт без промаха!
— Я верю, я Вам верю! — вскричал Леонид, вскакивая на ноги и выказывая уже совсем непритворное волнение. — Я хочу видеть её! Припасть к её ногам, облобызать кончики её изумительных пальчиков! Я хочу лицезреть её неземную красоту, ибо только божественно красивой женщине могло быть подвластно столь высокое искусство!
— Нет, это невозможно, — лицо факира мгновенно стало мрачным.
— Но почему? — взмолился вновь рухнувший в ноги почитатель.
— Потому, что моя бедная сестрица уже пять лет не выходит к людям. Даже меня, своего брата, она предпочитает встречать лишь при свете неяркой луны и звёзд.
— Что же случилось, что за тайна заставляет Телисту прятать свой лик от солнечного света?
— Тайна? — удивлённо переспросил факир ожидающего ответа почитателя, — в нашем горе нет никакой тайны. О, эту историю знает каждый уличный попрошайка! Моя бедная сестрица и впрямь на свою беду красой своей затмила всех красавиц великого Лохмограда, а в мастерстве нашем ей и вовсе не было равных. И жить бы ей, как в сказках, долго и счастливо, если бы не любовь неразумная, её сгубившая. Когда к ней Артур Авромян, богач Лохмаградский наипервейший посватался, (да горит пусть в геенне пламенной его бренное тело, а душа никогда не упокоится!), её сердце не занято было, но сестра моя строптивая не хотела за не любого идти, сколько уж ей не советовали. Да ещё и прилюдно оскорбила Артура, назвав его желчным толстопузиком. Затаил Артур злобу, заплатил деньги немалые татям ночным. Сестрицу мою на пороге дома родного подкараулили, плеснули в лицо зловонной водой жгучей. Всё как есть лицо повыело, и взамен красы только жуткая маска на костях осталась. Искали мы не мести — справедливости и у города и у королевского величества. Только попусту. Все наши защитники были им куплены. Только недолго Артур над нами потешался. Купаться пошёл по делу пьяному, да и утонул, головой о камни ударившись. Но с тех пор моя сестрица любимая от взора людского прячется. И тебе не дано видеть её, ибо в доме она сидит безвылазно. Даже мне, брату родному, месяцами дверей не открывает. Уж не знаю порой, чем и питается. А теперь уходи, добрый человек, растревожил ты мне раны тяжёлые! Один побыть хочу, погрустить, слёзы полить малость.
— Прости меня, мастер великий, за то, что потревожил душу твою воспоминаниями, и ещё раз прости, коли что не так будет! — с этими словами бывший ординарец поднялся на ноги и вышел вон, осторожно притворив за собой слегка скрипнувшие двери гримёрки. Ноги сами понесли его в конец бедняцкого квартала, туда, где ему однажды почудилось лёгкое шевеление кинжала — будто рукоять куда дёрнулась. Тогда он не придал этому значения, но теперь, когда он знал, что искомое могло находиться совсем рядом, он снова поспешил к тому месту.
И впрямь, ещё не доходя до стоявшего на отшибе строения, он почувствовал, как рукоять стилета стала поворачиваться. Лёнька, поглядывая по сторонам, замер на месте, но никого не увидел, только в дальнем проулке мелькнула лёгкая тень и так же почти незаметно исчезла. Но тень не имела никакого отношения к шевелению стилета, ибо рукоять его стала нагреваться. Значит, цель была близко. Бывший ординарец подошёл к дому и осторожно потянул входную дверь за металлическую ручку. Она чуть скрипнула, но оказалась закрытой. Лёнька задумался: если Телиста — именно та, кого он ищет, то в этом доме наверняка должен быть потайной ход, неизвестный даже её брату. Раздумывая над этим, он отошёл от дверей и осмотрелся по сторонам: с севера к задней стороне дома примыкал поросший густыми кустарниками небольшой овраг, похоже, уже давно служивший городским канализационным стоком. Обойдя дом со двора, Леонид глубоко вздохнул и, зажав ноздри пальцами левой руки, стал спускаться на дно оврага. Пробираясь сквозь сплошные переплетения ветвей, он оказался почти в самом низу, когда стилет на его груди снова дёрнулся. Леонид остановился и внимательно посмотрел по сторонам. Взгляд зацепился за куст сирени и, приподняв висевшую у самой земли ветку, он обнаружил искомое. Чёрный лаз был прикрыт небольшой деревянной заслонкой, зачернённой печной сажей. Недолго думая, Лёнька отбросил в сторону эту заслонку и, согнувшись в три погибели, влез в чёрную глотку подземного хода.