Я поспешил вперёд и уже на месте методично переломал все брошенные дубины. Конечно, вырубить новые им будет не слишком трудно, но оставлять дубьё на дороге, чтобы разбойники просто пришли и подобрали, мне не хотелось. Покончив с последней дубинкой, я и мои спутники двинулись своим путём…
Первый визит в Трёхмухинск я, как помнится, наносил один, и с обстановкой в целом был знаком.
Итак, графа (в смысле его истлевшего трупа) в руинах замка не было. Проще было предположить, что Дракула бросился в пропасть, и род князя Улук-ка-шен прервался, ибо о сыне его тоже ничего не было известно. Но забрезживший в окошке свет надежды не давал мне покоя.
В Трёхмухинск мы вернулись к полночи. На въезде красовались всё те же "рекламные" щиты с нашими рожами. (Трёхмухинск хоть и не дружил с Россланом, но с удовольствием бы поймал для него, за деньги, конечно, кого-нибудь — например, нас). Но, слава богу, сегодня нас не ждали. Широкие городские ворота были распахнуты, подле них, плотно притулившись друг к другу, спала "неподкупная" стража.
— Стой, кито идёт? — сонно пошевелившись, спросил один из стражей и, икнув, вновь оказался в объятиях сна. Куда податься, мы уже знали, и три всадника, никем (как нам казалось) не узнанные, неторопливо ехавшие на статных конях, въехали в город и растворились в ночной суете его улиц. Остановились мы на постоялом дворе среднего пошиба, в одном из немногих заведений такого рода, разросшихся, словно грибы на дожде. Выбирая это заведение, я, в отличие от моих спутников, стремившихся уехать подальше, спрятаться поглубже, не колебался. Три путника, двое из которых вполне могли сойти за приехавших по делам мелких чиновников, а третий — за одного из многочисленных сопровождавших их иностранных советников, коих ныне развелось как собак нерезаных, не могли вызвать никаких подозрений. Как вести себя соответствующим образом я приблизительно представлял. Впрочем, истины ради надо отметить, что мнения моих спутников разделились. Отец Клементий считал, что нам стоит податься в бедняцкие кварталы и там заночевать в какой-нибудь ночлежке, а отец Иннокентий настаивал на ночлеге в самом фешенебельном "отеле" города с интиммассажем и хорошей выпивкой (вряд ли наш богобоязненный спутник понимал значение интимного массажа, хотя зная его ищущую, увлекающуюся натуру, с него станется). Но я — то знал, куда нам ехать, и потому без обиняков направился к дому магистра. Разговор у меня к нему был. Кроме того, оставлял же я ему поручение кое-что доразведать. Вот теперь пора пришла спросить о сделанном.
Встретили нас приветливо. Едва дождался, когда спутники мои и бывший узурпатор налобызаются. Лошадей в конюшню поставили и корма задали. Затем, по обычаю, сперва перекусили, потом, время — то было позднее, спать завалились, все расспросы, все разговоры на утро отложив.
А утро началось с расспросов.
— Ты мне вот что, Илларион, скажи, про графа тебе что — либо ведомо? При первой встрече ты, я понял, огорчать меня не захотел и про судьбу графскую не рассказал. Что ж, я на тебя обиды не держу! Расскажи, что знаешь. Надежда в груди моей теплится, вдруг да живой он?! Расскажи, коль что ведомо.
— Ведомо, как же не ведомо, про него, почитай, каждому мальчишке известно. И как войско вражье несметное положил, и как отступал, пядь каждую отстаивая, весь израненный, и как в пропасть сиганул, чтобы врагу в руки не даться. Сам сгинул, а враги хоть замок и порушили, но и сами всю силу потеряли. На границах западных до сих пор затишье. Только вот надолго ли? Пока мы тут предками накопленное проедаем да в лото просаживаем, вороги наши извечные силы копят, куют да точат мечи булатные. — Илларион допил свою кружку молока и, громко шлёпнув её донышком, поставил на стол. — Как пить дать сгинет Росслания и Трёхмухинск сгинет, как княжество пограничное графское сгинуло. Эх, жалко мне графа! Вот ей — богу жалко, но… Илларион поднял палец вверх. — После твоего ухода я долго — долго думал и вспоминал. И вспомнил. Вроде видел кто, вроде слышал, будто жив граф Дракула, — при этих словах я встрепенулся, — от миру отрёкся, под чужой личиной скрывается.
— Жив? — я подался вперёд. — А кто сказывал, говори.
— Да теперь разве упомнишь! Это когда ещё было? Мож с год как после побоища, когда замок графа разграбили. Кожемяка говорил? Нет, Кожемяка к тому времени уже месяцев как шесть не появлялся, а теперь и вовсе от руки гадской погибнул. Вот вы спасли, а мы всё одно не уберегли, под стилет убивцы подставили! Кто-то на деньги большие, орками за него обещанные, позарился, — магистр отвлёкся. — Деньги да игрища — с этого всё и покатилося! Запугали народ да блеском огня алчного соблазнили! — Илларион вновь задумался. — А кто ж тогда это был? — в голове у бывшего магистра шла напряжённая работа мысли. — Кажись, помню. На поминках это, помню, было. Али на празднике каком, не помню. Тогда ещё пели что-то про белого лебедя с белою лебёдушкой.
— Не томи душу, изверг, соображай шибче! — Клементий доел свою похлёбку и, отставив миску в сторону, нервно мял свою кожаную шапчонку.
— Вот, вспомнил! — Илларион победно расправил грудь, словно только что свершил нечто великое. — Лекарь мне говорил, как пить дать, лекарь! Или не лекарь? — его спина вновь ссутулилась. — А, не, точно лекарь! Так и сказал: кто знает, может граф и не разбился вовсе, а впрямь бессмертным оказался. Мол, видел он его как-то. Лицо шрамами зарубцевавшимися покрыто, а походка и стать прежними остались и грусть на лице необычайная. Вот.
— А где? Где видел-то? — почти хором воскликнули мы, пододвигаясь поближе к Иллариону.
— А вот этого, хоть убей, не помню! Вы уж лекаря сыщите, он — то, поди, точно помнит. Я ж его тогда спросил, а не обознался ли ты? Он и ответил: "Разе — шь такого с кем спутаешь!"
Обрадованные таким поворотом дел мы отправились искать местного лекаря.
— Да я его и видел-то один раз-то всего! — ни в какую не хотел сознаваться в собственных словах скукожившийся под нашими взглядами лекарь. — Это когда после победы великой войска через город парадом проезжали — проходили, он тогда ещё своего коня за узду вёл, ранен коник-то был.
— Темнишь ты, доктор, как пить дать темнишь! Я ведь и обидеться могу. Меча-то у меня волшебного с собой нет, — я незаметно подмигнул стоявшему сбоку Клементию, — зато кинжал острый найдётся. Я ведь не только спасать людей мастер, но и кое-что похуже умею!
Видя мою решительность, добрый доктор посерел лицом и поспешно принялся рассказывать.
— Не хотел я говорить, не хотел, но вот тебе святая Виктория, не со зла это! — на его лбу выступили крупные капли пота. — Я ж, ох ты, боже ты мой, как вашу троицу углядел, так и понял, быть переменам. А коли теперь Дракулу сыщите, то уж наверняка заварухе случиться. Не люблю я смутное время, сколь живу, а оно всё не кончается…
— Не томи душу, изверг, говори, где видел Дракулу?
— В городе он, — нехотя ответил совсем скисший лекарь. — Пару раз мне на пути попадался, а у меня глаз намётанный, один раз увидел — всю жизнь помнить буду. Вот и вас ещё вчера заприметил, но думал, может, обойдётся?! Не обошлось… Одет он бедно, по — нищенски, говорит по-простому и по бранному, словно и не граф он вовсе, а голь перекатная, безродная. В купечьих рядах день-деньской ошивается, да по кабакам ночлежным судьбину свою горькую в браге топит. Всё вам, как на духу, выложил, а теперь уходите! Не дай-то бог, прознают, кто ко мне наведывался, одними плетьми не отделаешься! Уходите. Хоть и нагнал ты, чужеземец, на меня страха, а теперь ещё больший страх гложет! Зря я тебе про графа поведал. Зря. И ты попусту сгинешь и государство нашенское за собой потянешь. Откажись от печалей своих ветреных, измени судьбу, покудова поворотить можно…
— Не тебе о судьбе моей заботиться! — бросил я, идя к выходу. — Бог даст — сдюжим! А что до народа росского да Трёхмухинского, то если всё как есть останется, но вскоре о нём даже в песнях не вспомнят.