Иржи глубоко вдыхает влажный апрельский воздух и понемногу успокаивается. «Трусишка вы, господин майор, — думает он, стараясь улыбнуться. — Таким вы были еще в гимназии, таким и останетесь до самой смерти. То вас терзали опасения, что жена вздрогнет от отвращения, увидев вас, то вы сокрушаетесь, что этого не произошло. Вот так храбрец, вот так герой!
— Добрый день! — раздается за его спиной.
Колени у Иржи снова слабеют. Детский голосок послышался из-за калитки. Что, если это…
Молча, чувствуя, как напряглись все нервы, Скала оборачивается.
— Вам кого-нибудь надо? — спрашивает мальчик без малейшего смущения.
— Нет, я просто остановился передохнуть, — с трудом произносит Скала. — А ты тут живешь?
— Да, в школе у дедушки, — отвечает малыш. — Бабушка послала меня за молоком к Свозилам.
С каким трудом удалось Скале улыбнуться! Как трудно владеть руками, ногами, лицом, чтобы они не дрожали!
— Ну, так нам с тобой по дороге. Свозил ведь живет вон там, где скамеечка?
— Да, — кивает мальчик. Он не сводит глаз с пестрых орденских ленточек. — Скажите, это русский орден?
— Русский, Иржик, — отвечает Скала дрогнувшим голосом.
— А откуда вы знаете, как меня зовут? — изумляется Иржик.
— Я знаю учителя и слышал, что его внука зовут Иржиком.
— Угу, — соглашается мальчик. — Зато вы не знаете, что ко мне приедет папа и орденов у него не меньше, чем у вас. Он еще с границы послал дедушке телеграмму. Там обо всем было написано. Что он здоров и возвращается домой и про ордена.
Вот они уже около дома Свозилов. Скала ждет Иржика, в сердце растет ликующая беспредельная радость. Наконец мальчик вернулся с молоком, ему не терпится.
— Вы капитан, верно?
— Откуда ты знаешь, Иржик?
— У нас тут тоже была Красная Армия. У дедушки жил капитан, у него было столько же звездочек, сколько у вас. Три, а сверху еще одна.
— Верно, Иржик.
— Мой папа тоже капитан. — Мальчуган не сводит глаз с погонов.
— Так, так, Иржик, а если он так же искалечен, как я…
Мальчик на минуту останавливается и серьезно, внимательно рассматривает лицо Скалы.
— Это с вами в самолете случилось? — спрашивает он с детской непосредственностью.
— Почему ты так решил, Иржик?
— У вас голубые петлицы, значит, авиация. А потом, у вас ожоги. Где же еще человек мог так обгореть, как не в самолете? Из автомобиля можно выскочить.
— Да, это случилось в самолете, — подтверждает Скала. И впервые, рассказывая свою историю, страстно жаждет сочувствия. — Самолет загорелся, я один уцелел. В госпиталь меня привезли всего в ожогах. Потом пересаживали мне на лицо кожу по кусочкам. Больше сорока операций было. И вот что получилось. Страшный, да?
— Страшно, когда больно, — умные глаза мальчика пристально глядят на Скалу. — У меня один раз нарывал палец, ох, до чего больно было, пока доктор не разрезал. Я бы гордился, если бы мой папа перенес на войне то, что вы, — рассудительно добавляет он.
Скала не верит своим ушам.
— А таким лицом отца ты бы тоже гордился?
— Таким лицом — больше всего! — восклицает мальчик. — По крайней мере все видят, как он воевал.
— Иржик, Ирка, куда ж ты запропастился? — слышится женский голос.
— Я тут занят, бабушка, — серьезно откликается мальчик.
— Он со мной, мамочка! — кричит Скала, в несколько прыжков пробегает через сад и двор и кидается в объятия матери.
— Я так и знал, бабушка! Я так и знал! — твердит Иржик и тянет бабушку за передник. Объятие кажется ему слишком долгим.
Прибегает отец. Мужские слезы — трудные слезы. Но попробуй скрой их — льются, капают на гимнастерку сына.
— В школу сегодня не пойдем, верно? — нарушает Иржик первые минуты растроганного молчания.
— Погоди, сначала позавтракаем, — бабушка глотает слезы. Уж ее-то не обманешь, она тотчас узнала бы сына и с таким лицом.
— Да, досталось тебе… — отец говорит вслух то, о чем думает Иржи.
— Еще бы! — вмешивается Иржик. — Горел в самолете! И сорок операций ему сделали. Во! — В его голосе такая гордость, что взрослые не могут сдержать улыбку.
— Что было, то прошло, — резюмирует Скала.
Пахнет домашним хлебом, солодовым кофе и медом с отцовского пчельника. На коленях у Скалы сидит Иржик, с обеих сторон родители; они то и дело недоверчиво притрагиваются к сыну: явь это или сон? Отец изо всех сил старается сохранить невозмутимость, а сам то похлопает сына по спине, то коснется его плеча, то погладит руку. Да, в самом деле, это не сон! А чувства матери более непосредственны: она просто не отпускает руки сына, иногда подносит ее к губам, и глаза ее увлажняются слезами.