Рюмка, другая…
— На доброе здоровье! — уже совсем светски улыбается священник и только для порядка делает легкую гримасу — «бр-р-р», мол, крепка сливянка, а он, духовное лицо, непривычен к таким напиткам.
Пили до дна. Иржи смущенно оглянулся на отца, тот тоже пожал плечами: до выпивки оба они не охотники.
Ах, как вино горячит кровь! Все кажется таким легким! Полчаса назад Иржи, наверное, запинался и заикался бы, если бы его попросили рассказать о жизни в Советском Союзе. А сейчас он говорит и говорит без умолку, слушатели затаили дыхание, они то улыбаются, то растроганно шмыгают носом.
Лойза сияет, рассказ Скалы увлек всех. Даже сельские мироеды, которые спят и видят возврат старых порядков, слушают, разинув рты. Это вам не какой-нибудь нудный доклад, в котором оратор напирает на свои заслуги и ждет благодарностей. Иржи просто рассказывает, что видел и пережил. В его рассказе перед слушателями вереницей проходят живые русские люди — они смеются, ворчат, страдают, ругаются и все как один самоотверженно сражаются во имя победы. Иржи не скрывает предубеждения, которое было у него к русским, не скрывает и того, что в России ему иногда жилось очень тяжело. С улыбкой он рассказывает о Ваське, дрожащим голосом — о Наташе… Умолкнув, он уже не колеблется, как перед первой рюмкой, а поднимает вторую, полную до краев:
— За славную армию, за золотые сердца, за великую победу! Ур-ра!
Каждый хочет чокнуться со Скалой. Даже духовный пастырь встает и чокается с ним, даже упрямый кулак Недоростек, пряча взгляд, тянется вслед за священником.
Отец и сын идут домой. В школьном саду старый учитель сжимает руку сына:
— Хорошо ты сказал. Никто не сказал бы лучше!
На другой день после обеда к Скале зашел Лойзик, словно угадав, что самое подходящее время побеседовать, когда маленький Ирка еще в школе. По утрам вся семья обычно сидит в теплой кухне и молча наблюдает, как хлопочет мать. А та счастливо улыбается и, улучив минуту, когда Иржи не глядит на нее, украдкой бросает взгляд на сына и смахивает нечаянную слезу. В десять прибегает Иржик и до обеда не отходит от отца. После обеда иная картина: дедушка и внук уходят в школу, а Иржи оставляет мать на два часа одну: это единственное время, когда старушка может отдохнуть. Мать ставит около себя корзинку с вязаньем, кладет на колени книжку и, закрыв глаза, дремлет в старой качалке.
Скала рад, что сегодня ему не нужно придумывать предлог, чтобы покинуть маму на эти два часа. Он охотно выходит с гостем на апрельское солнце.
С минуту Лойза молчит, потом вскользь, как бы невзначай, спрашивает: может быть, его визит неприятен Иржи? Тот лишь дружески сжимает ему локоть. Но в глубине души Скала немного смущен, он вспомнил, что было время, когда он избегал Лойзу: кадровый офицер и парень, которого в деревне называли уголовником, — странная это была бы дружба. Ведь Лойзу не раз арестовывали: за стачки, за подстрекательство, а иной раз просто за то, что он коммунист.
Лойза молча прижимает руку Иржи к своей широкой груди — мол, все старое забыто. Да, по правде говоря, он никогда и не обижался на Иржи за отчуждение.
Они идут молча, Иржи знает, что Лойза ведет его за околицу, к месту их мальчишеских игр — кирпичному заводу. Издалека виден круглый навес двухэтажной обжигательной печи: со всех сторон к нему лепятся домики рабочих, за ними зияет глубокий глиняный карьер.
Историю этого заводика Иржи знает со слов отца. Отец не раз рассказывал ее, хотя сам не помнит первых дней завода.
Много лет назад в деревне поселился некий Геймала. Его прозвали «американец», потому что он долго жил в Америке. Был это неусидчивый человек, предприимчивая натура, то и дело брался за новые затеи. Сперва он хотел построить мельницу и взялся за дело по-американски — начал с каменоломни, чтобы обеспечить стройку дешевым камнем. Тут-то он и обнаружил большие залежи кирпичной глины. Этот участок испокон веков назывался «На глине», местные жители примитивным способом делали необожженный кирпич для домашних нужд.
«Американец» сделал несколько буровых проб, а потом за гроши купил у общины несколько гектаров этого пустыря. И начал строить, но не мельницу, а кирпичный завод. Извел на это дело все свои капиталы, зарвался с кредитом в банке и кончил тем, что разорился дотла. Адвокат, который вел дела «американца», купил на аукционе всю эту кипу несбывшихся планов, чтобы хоть как-нибудь оправдать не полностью полученный гонорар. Несколько лет он совсем не занимался своим приобретением, и постройка ветшала. Потом его сын, тоже адвокат, взялся за нее. Во всей округе не было ни одного кирпичного завода, так что имело смысл вложить деньги в такое предприятие. Новый владелец, конечно, отказался от широких замыслов «американца» и построил небольшую печь для обжига, которой хватало, чтобы покрыть весь местный спрос на кирпич.