— Не в одних руках дело! — тоже смущенно улыбается Скала.
— Верно, — соглашается Крайтл. — Мой страховщик это тоже понимает. Ко мне он относится так, что лучше некуда, обо всем советуется. На этот счет он поумнее Роберта. А я люблю помочь людям советом. А главное… главное, я у него учусь. Многому уже научился. — В живых серых глазах Крайтла появляется мальчишеская застенчивость. — Писать как следует я уже выучился, из грамматики прошел кое-что… Ведь я, братец, в детстве в школу почти не ходил. Мать батрачила у кулака. Чертовски была вынослива, коль осмелилась произвести меня на свет. И работяга. Иначе ей не позволили бы родить и вырастить пацана, потому, видишь ли, чтобы не было ущерба хозяйству. Так и в моей жизни пошло: сызмальства все работа да работа. Сбегай туда, подсоби там… На школу оставалось лишь два-три зимних месяца. Учитель для виду сердился, но ссориться с хозяевами не смел. Да, братец, — Крайтл снова взглянул на свои заскорузлые руки, — эти руки потом научились и разрушать. В армии мне повезло — узнал там хороших ребят. А когда демобилизовался, стал помогать им ломать тот подлый порядок, в котором я родился и рос. Это была хорошая школа, вот только на правописание у меня не оставалось времени. Приходится догонять теперь. Но я наверстаю, братец, наверстаю!
Крайтл встал, сплел пальцы так, что они хрустнули, и весело рассмеялся.
— А пока пусть безобразничает Роберт? — горько спросил Иржи.
Рябое лицо Крайтла вдруг стало серьезным, он в упор посмотрел на Скалу.
— Что ты говоришь! — укоризненно произнес он. — Наш район сейчас на первом месте в крае. На первом! В этом есть и моя заслуга. А среди тех, кто ушел из зала, когда на крайкоме голосовали за Роберта, я был тоже. Выпереть меня из райкома Роберту не удалось и не удастся! Я там по праву, для этого моей жизненной школы хватает. Хорошим секретарем я могу стать, когда научусь этому делу, а коммунистом я был задолго до Роберта… Одно мне ясно, парень: мы можем выучиться тому, что они умеют. Но худо будет им, ежели они не научатся тому, что умеем мы! Погорят, как желуди на горячей плите. Роберт — первый, потому что он из тех, кто уверен, что все знает, все может, со всем справится. Споткнется, и сам не заметит! Да не о подножку, подставленную образованными ловкачами, как спотыкаемся мы. Угодит в яму, которую роет другим. Я тебе сейчас с полной ответственностью говорю, что он не коммунист и не может быть коммунистом. Обыкновенный шкурник, который попал не по адресу и думает, что у нас повторятся порядки, какие были в довоенной социал-демократии: утихомирь несогласных доброй кормушкой или пинком в зад и взбирайся выше по лесенке. Черта с два!
Крайтл взволнованно зашагал по скрипучему полу.
— История эта затянулась, что правда, то правда. Но разве можно бросить все и заниматься только робертами? С ними надо разделаться на ходу, нельзя останавливаться из-за них. Если кто и повинен в затяжке, так прежде всего те, кто отмалчивается. Что, например, делаешь ты, чтобы убрать помехи с нашего пути? Чтобы роберты поменьше вредили? Ни черта не делаешь, верно? От жены сбежал, — вот и все. Пусть, мол, выкарабкивается сама как хочет. А что ты делаешь в армии? Тоже ничего, я уверен. Может быть, все офицеры вокруг тебя — закаленные коммунисты? Ничего подобного! Генералов Роберт набрал в партию много и бахвалится этим, а у рядовых армейских коммунистов голова идет кругом.
Крайтл останавливается и кладет тяжелую руку на плечо Скалы.
— Вот так-то, товарищ майор. Не удивляйся, что я хочу учиться, и сам учись тоже. Учись тому, чего еще не знаешь. Военное дело тебе известно как свои пять пальцев, а вот в остальном ты разбираешься плохо. Потому-то и повесил голову и наутек пустился, братец! А я, наоборот, витаю в облаках! Неважно, что я не сумел быть первым секретарем! Мне хватает и того, чего я уже дождался, — настала новая жизнь! Батрачки уже не будут растить своих детей в углу коровника. А секретарем райкома или даже крайкома я смогу быть, когда выучусь. А я выучусь, и скоро, товарищ майор!