— Вижу, ты не признаешь лозунга Готвальда «проверять, но доверять». Так вот, со Скалой мы только товарищи по парторганизации и не больше. Так-то, товарищ Кшанда.
Кшанда, как ни странно, не стал ерепениться.
— Я вправе спросить, — только и сказал он.
— Вправе, — миролюбиво согласился лейтенант. — Потому я тебе и ответил. В заключение заявляю: найдите хоть один проступок у Скалы, и я первый готов осудить его. Но только найдите, сначала найдите!
Косоглазый инструктор ласково глядит на лейтенанта. Капитан Нигрин выпрямился на своем председательском месте и перевел взгляд, в котором уже не было почтительности, с человека с золотым зубом на представителя райкома.
Кшанда поднял тонкую длиннопалую руку. Шепот облегчения, пронесшийся по комнате после выступления лейтенанта, сразу затих.
Кшанда заговорил совсем в ином тоне. Он-де благодарен лейтенанту за выступление, в котором было много правильного. Товарищ лейтенант внес ясность в дело майора Скалы. Спасибо и товарищу инструктору крайкома. Он, Кшанда, безусловно признает, что действительно лучше было бы сначала поговорить со Скалой и только потом проводить дознание среди его соседей. Но пусть товарищи поймут, как огорчил их, представителей комиссии партийного контроля, этот город и весь край. Они ехали сюда, проникнутые недоверием и горечью, и это, возможно, завело их на ложный путь. Он, Кшанда, далек от того, чтобы делать окончательные выводы, но он полагает…
С шумом распахнулась дверь, Кшанда остановился на полуслове. В дверях, вытянувшись во фрунт, застыл вестовой, растерянно ища глазами старшего по званию — кому доложить.
— В чем дело, Вагала? — нетерпеливо обращается к нему капитан Нигрин.
— Господин капитан! Из крайкома срочно вызывают товарища Кшанду и товарища инструктора. Коммутатор подключен на этот аппарат.
— Подойди к телефону, — кивает инструктор Кшанде.
Тот берет трубку. Инструктор закуривает сигарету и сбоку глядит на Кшанду. «Хитер! — думает он. — Всех провел, но меня не проведешь! Я знаю, что ты только переменил тактику. Не в первый раз мы встречаемся, товарищ Кшанда…»
И тут вдруг он замечает, что Кшанда изменился в лице и дрожит, как в лихорадке. Он передает трубку инструктору.
— В чем дело? — встревоженно спрашивает тот.
— Что-то случилось в Праге, — Кшанда с трудом сдерживает дрожь. — Сняли председателя комиссии партийного контроля… Против него начато персональное дело… Мне велят прекратить тут всякую работу… деятельность нашей комиссии приостановлена… Это ужасно!
Бледный, с дрожащим подбородком, он опускается на стул около телефона.
«Заячья душонка», — думает инструктор и берет трубку.
— У телефона инструктор Жилка, — говорит он слишком громко, он, по-видимому, привык к заводскому шуму. С минуту он слушает, потом, сказав: «Спасибо… да… обеспечу», — вешает трубку. С минуту он и Кшанда молча смотрят друг на друга. Как различны они — спокойный, уверенный инструктор и это перетрусившее ничтожество! Кшанда позеленел от страха, закусил губы.
— Ты понимаешь, что случилось, понимаешь? — вырывается у него. — Председатель комиссии партийного контроля…
— Этого надо было ожидать, — говорит инструктор, усаживаясь на стуле напротив. — Ты в самом деле так глуп или притворяешься? Мог бы Роберт держаться так долго, не будь у него покровителей в верхах?
Кшанда стискивает руки и разражается слезами, словно обиженный мальчишка.
— Поплачь, парень, поплачь, — сурово говорит инструктор. — Попробуй, как это приятно. Сколько честных людей наплакалось из-за тебя.
Он закуривает сигарету и, сделав несколько глубоких затяжек, продолжает, понизив голос:
— Погляди на себя, ты, липовый пролетарий! Ничего в тебе нет от рабочего, от коммуниста! Только потому ты и стал рабочим, что провалился с учебой и отцу пришлось послать тебя на производство. Рабочий! Добродетель поневоле! В двадцать два года при помощи таких же, как ты, ловкачей ты уже пролез в партийный аппарат. Еще бы, ведь ты пришел с производства! В двадцать четыре ты получил почетную звездочку за участие в февральских событиях. Получил только потому, что был аппаратчиком. Мальчишка, развращенный протекторатом, стал воспитывать других, тогда как тебя самого следовало воспитывать. Рубил головы направо и налево, распоряжался, приказывал. Сам испорченный, портил других. Выслуживался и того же требовал от людей. На работе корчил из себя сыщика, начитался в детстве детективных романов! Я не любил тебя, когда ты был в седле, а теперь, когда тебя вышибли из седла, ты мне просто противен!