Да, она поняла, а они, конечно, нет. И по-настоящему охладели к ней. Сколько слез пролила потом Карла…
Слезы… Зыбок мост воспоминаний. Нет, Карла уже не плачет. Вся она как-то поникла, поддалась чарам музыки и жадно прислушивается.
…Близко, совсем близко ей видится стриженая головка Кете Хафтл. Кете глядит на нее с укоризной. Кете! Как едва расцветший полевой цветок под косой, погибла она где-то в концлагере Бреслау. Она первая открыла глаза Карле. Десятки книг и брошюр прятала Карла в тайниках своего домика, десятки молодых людей побывали у нее, широко открылись окна в новый мир. И все это благодаря Кете…
В проникновенной музыке виолончели Карла словно слышит голос Кете и будто говорит с ней:
— Ты упрекаешь меня, Кете, что я не выдержала первого же испытания, которому подвергла меня жизнь? Упрекаешь?
Стриженая головка с глубокими глазами улыбается добродушно и чуть снисходительно. Нет, Кете не упрекает. А если и упрекает, то только за то, что Карла поддалась слабости и захотела умереть. Кете была всего на несколько лет старше Карлы, но она была мудра, как человек с большим жизненным опытом. «Самая чистая вода грозит гибелью, если безрассудно броситься в нее разгоряченной», — говаривала Кете, упрекая Карлу за нетерпение, за привычку действовать очертя голову. И наше кристально чистое время грозит гибелью слишком поспешным, опрометчивым, разгоряченным… таким, как Карла.
Карла зажмуривается, чтобы не видеть ласкового взгляда Кете.
Потом началось… Карла шла из школы к троллейбусу. В этот день занятий в классах не было, потому что не пришел ни один ученик. Озабоченный, но улыбающийся директор сказал учителям: «Ну, что ж, по домам, друзья. Соберемся после…» — он сделал многозначительную паузу. Карла помнит, как приятно ей было услышать слова «после войны», но при мысли о боях за город страх закрался в ее сердце.
Кучка людей ожидавших троллейбус, вдруг разбежалась — словно вода, упавшая на камень, — брызнула в разные стороны. Карла, не раздумывая, вбежала в соседний дом. Следуя стрелке указателя «Бомбоубежище», она нашла подвал. Жители, собравшиеся в подвале, приняли ее как свою. В минуту опасности люди сбиваются в кучку, точно перепуганные цыплята…
Два дня и две ночи прошли в атмосфере самых нелепых слухов, измышлений, надежд и страха. Две ночи люди с ужасом глядели на небосклон, со всех сторон озаренный пожарами. На третьи сутки укрывшиеся в подвале чехи услышали треск пулеметов и автоматов, топот сапог, стук колес. А потом настало лучезарное майское утро: несколько советских бойцов с оружием на изготовку вошли в темный подвал.
— Немцы есть?
У Карлы на глаза навертываются слезы, когда она вспоминает то утро, и от этого еще светлее и ярче становится воспоминание.
Ах, Кете, Кете, почему ты не дожила до этого дня, не увидела русских! Я подала одному из солдат кувшин воды, он велел мне сперва отпить самой, потом стал жадно пить… вода тонкими струйками текла по подбородку…
Профессор и его жена кончили играть. Профессор подошел к Карле, он подумал, что готов отдать год жизни за то, чтобы узнать тайну ее слез. Такой же взволнованный и неуверенный, как и тогда, стоит он сейчас около ее мужа, глядя на его отражение в темном оконном стекле. Скала сидит, съежившись, подперев голову руками, плечи его вздрагивают. Быть может, и он идет сейчас по мосту? По мерцающему, колеблющемуся мосту и все же достаточно прочному, чтобы перейти по нему от прошлого к настоящему?..
Профессор с женой сидели вдвоем почти до рассвета. «Что же дальше, как теперь быть?» — сверлила мозг неотвязная мысль. Ирма почувствовала его озабоченность и поспешила прийти на помощь мужу.
— Ее взволновала музыка, — сказала она, — значит, будем продолжать действовать с помощью музыки. Вернем Карле интерес к жизни, остальное — ее дело.
— Слишком большая нагрузка на такую хрупкую постройку, — с опасением возразил профессор. — Любой чувствительный удар извне, какое-нибудь упоминание в газетах, суд над этим авантюристом, где снова прозвучит ее имя, разрушит наш первый, эфемерный успех… Плохой я был бы врач, если бы удовольствовался тем, что можно больше не стеречь ее, — нервно продолжал профессор, заметив, что жена молчит. — Может быть, можно не стеречь, — сердито уточнил он и наклонился к жене. — Ирма! — прошептал он настойчиво и нежно. — Есть только один путь. Надо завоевать ее доверие, проникнуть сквозь непонятное безразличие ко всему — к мужу, к семье, к ребенку. Ты женщина, ты это сможешь…