— Скажи-ка, паныч, иначе ты ходить не привык у своего батьки? Не знаешь, что тротуар проложен специально для начальства?
— Прошу прощения, гражданин начальник. Виноват. Больше не буду!
— Ишь ты, какой вежливый! — после долгой паузы продолжает Квазимодо. — Я человек, знаешь, добрый. На первый раз не строго накажу, а дальше — смотри мне, чертов сын! Так укушу, что меня надолго запомнишь. — Квазимодо неторопливо закуривает, не сводя взгляд со своей жертвы, и говорит: — Вот видишь, в том углу торчит в снегу лопата? Возьми ее — и до отбоя будешь чистить снег. И скажи спасибо, что у меня хорошее настроение сегодня. Другой раз увижу тебя на этом тротуаре, загоню в БУР, и будешь там торчать, пока ты у меня станешь тонким, звонким и прозрачным… Вот, сполняй! Иди…
— Да я же, начальник, только что из шахты. С ног падаю. Температура высокая у меня, в санчасти был… Еще не спал с ночной смены…
— Ты у меня, гад, поспишь! А за пререкание с начальством три дня подряд после смены будешь снег чистить. Понял? Сполняй!
И человек уходил за лопатой — «сполнять»…
Как-то я тоже забыл, что зекам запрещено ходить по деревянному тротуару, и, как на грех, напоролся на Квазимодо. Он остановил меня, смерил с головы до ног и обрушил град такой матерщины, которую я не слыхал даже от лагерных «шестерок» и одесских биндюжников. «Ну и влип в историю, — подумал я, — сейчас задаст он мне». Но, зная характер этого чудовища, как он переживает, что его не повышают в звании, я сказал:
— Гражданин лейтенант! Извините, забыл. Больше не буду…
На его свирепом лице появилось что-то похожее на улыбку. Назвав «лейтенантом», я почувствовал, что согрел его черствую душу. Он махнул рукой:
— Уж ладно, черт с тобой, коль ты признаешь свою вину, на первый раз прощу, не посажу в БУР. Иди и больше не попадайся мне на глаза, а то — душу вытряхну. По тротуару должны ходить только честные люди, а не всякая антисоветчина. Понял, нет?
— Понял, гражданин лейтенант, понял…
— То-то же!
Я уже собрался было направиться к себе, в барак, но Квазимодо заметил у меня под мышкой книгу.
— Покажь, что ты тащишь? Антисоветчина какая-нибудь?
— Да нет, начальник, в библиотеке взял почитать. Лев Толстой. «Воскресение». Хочется перечитать, вспомнить молодость…
— Какой это Лев, тот, кто с бородой? — Он вырвал у меня книгу и стал перелистывать, внимательно рассматривать иллюстрации и, возвращая, добавил: — Читаешь, значится? Тебе мало того, что загнали сюда, так опять взялся за книжки? Опять за свое? Не хочешь, вижу, спокойно жить. Хочешь новый срок получить?
— Если, гражданин лейтенант, не читать, то можно с ума сойти. Это ведь не антисоветчина, а Лев Толстой…
— Ну и что, если Толстов? А у него, думаешь, мало вредных мыслей? Ему тоже можно прилепить статью — будь здоров! Десятку ему можно припаять, как пить дать! Таких у нас тут много…
— А вы, начальник, когда-нибудь читали Толстого?
Квазимодо пугливо посмотрел по сторонам, не подслушивает ли его кто, и, прищурив глаза, отрицательно покачал головой.
— Нет, не читаю ни Толстого, ни тонкого. Книжек вообще не читаю… В инструкцию еще загляну, а книги — к бесовой матери…
— А это почему же не читаете?
— Почему, почему, — сердито ответил он, все еще оглядываясь. — Хочу жить спокойно… Из-за этих книг срок могут намотать…
Я не понял, почему Квазимодо вдруг проникся ко мне доверием и разоткровенничался. Он достал из кармана кисет с самосадом, быстро и ловко скрутил «козью ножку», задымил и продолжал:
— Давно тут служу и усвоил, что все беды берутся от этих книжек. Люди их читают и забивают себе всякую контру в головы. Сам небось видишь, что к нам гонят всякую интеллигенцию, а работяг — мало. Им не до книжек. Работать надо! Кто больше всего с тобой рядом на нарах сидит? Грамотные… Ученые, профессора. Жить таперича надо осторожно. Имеешь кусок хлеба с маслом, имеешь крышу над головой, вот и сиди и не гавкай, не чирикай, не каркай… Осторожно надо жить. Понял?.. Осторожно, и мы тебя не тронем, а ты нас не тронь. Вот будет порядок в танковых войсках… А тебе читать книжки надо!
Я пришел в барак и рассказал соседу о своей встрече и беседе с Квазимодо, а тот качает головой:
— Плохо дело, — сказал он, — это плохая примета, я уже не раз проверял… Хуже, чем если бы кошка перебежала дорогу… Жди теперь неприятностей.